Мастер Альба
Шрифт:
– Княф! – сказал человечек и протянул щенку кость.
Тот, заурчав, здесь же лёг и заскрипел о неё белыми маленькими клыками. А Альба сложил аккуратно солому, сел, привалился спиной к стене и тихонечко, едва слышно запел.
ВОЛК
Он сидел на соломе, сжавшись в комочек, обхватив колени руками, и пел песенки – одну за другой, все, какие только мог вспомнить. Щенок сидел рядом, привалившись к его боку лохматой башкой, и время от времени тихо поскуливал.
Альба интуитивно выхватил из всех возможных способов поведения
– Я – человек, – сказал он сам себе. – Я попал к разбойникам. Мне надо терпеть.
Щенок фыркнул и лизнул его в щёку.
Они так и уснули – двумя калачиками, тесно прижавшись друг к другу.
Пришло утро, потом полдень. Приблизился вечер. Щенок время от времени убегал за стену и там ему, очевидно, давали что-нибудь из еды. Об Альбе же словно забыли. У него не было даже воды, и к вечеру он жестоко страдал, с трудом ворочая во рту вспухшим сухим языком. Ночью пить хотелось так, что тело нескончаемо била крупная дрожь. Щенок скулил, тычась в мальчика влажным носом. Снова рассвело, и опять никто не вышел из-за каменного столба, обозначающего край стены. Чтобы хоть как-то уменьшить действие палящих лучей, Альба, волоча за собой длинную тяжёлую ржавую цепь, подполз к краю болота и опустил лицо и руки в прохладную бурую массу. Поднял голову, подышал – и опустил лицо ещё раз. Появилось заметное облегчение. Пересиливая опасный соблазн напиться этой нечистой, ржавой воды, Альба выполз на сушу. Здесь он увидел, что руки и грудь его облеплены дюжиной длинных пиявок.
– Пиявки, – сказал он себе, спокойно смотря, как они, стремясь побыстрее выкачать кровь, шевелятся и сокращаются.
Альба, потянув вместе с присосавшейся змейкой подавшуюся кожу, оторвал одну, поднял перед собой, сжав двумя пальцами.
– Пиявки, – снова сказал он. – Вот они меня едят. Тогда я тоже могу их съесть.
Он поднёс извивающегося чёрного маслянистого червячка ко рту – и неторопливо сжевал. Желудок, судорожно сжавшись, потребовал ещё. Тогда Альба стал снимать их с себя – одну за одной – и отправлять в торопливо работающий рот. Проглотил остаток, посидел мгновенье-другое и вдруг молча и радостно улыбнулся: “хорошо!” Немного притупился голод, и почти совершенно перестала мучить несносная жажда. В течение дня он ещё несколько раз ловил собственным телом пиявок и торопливо проглатывал их. Он совершенно не знал, что это – вполне сносная пища для организма, а также, – что при укусе пиявки в кровь попадают целебные вещества. Он просто спасал свою жизнь, используя подвернувшуюся возможность.
Но день всё-таки тянулся мучительно долго, и Альба старался занять себя всем, что только мог придумать его маленький мозг. Он растащил вдоль стены и оставил сушиться на солнце свою кучу соломы, которую изрядно вымочил щенок, вбегавший по брюхо в болотную воду, а затем весело прыгавший в их совместном гнезде. Кроме этого, Альба перебрал все звенья цепи и внимательно их рассмотрел – на предмет
Послышалась тяжёлая поступь, и из-за столба вышел кряжистый, с сильно отпущенной бородой человек. На нём была накидка из больших волчьих шкур – сшитая без всякого кроя, в один громадный лоскут, с вырезанным отверстием вокруг шеи. Он удивлённо уставился на худенького мальчишку, сидящего на цепи возле кучи соломы.
– А ты кто такой? – спросил человек и приблизился.
Альба молчал, повернув лицо в сторону бескрайнего пространства болота.
– Эй, ты слышишь меня? – толкнул его в плечо человек.
Альба стиснул зубы и отвернул лицо ещё больше в сторону.
– А-а-а, – понимающе протянул обладатель волчьих шкур и торопливо ушёл за стену.
Он очень быстро вернулся, и в руках у него был толстый, в зелёных пятнах лишайника сук. Человек подошёл, неторопливо примерился и обрушил этот сук на маленькую, отвернувшуюся от него голову. Альба упал на солому, пачкая её кровью, а тот, обросший, отшвырнул в сторону переломившуюся дубинку и спокойно ушёл.
Альба очнулся ненадолго, когда почувствовал, что щенок, жалобно поскуливая, вылизывает ему рану, но потом снова утратил сознание и так лежал до утра.
Утром он почувствовал, что его куда-то несут, а потом ощутил под собой подстилку из соломы – на этот раз более высокую, мягкую. Услыхав голоса, он приоткрыл глаза. Здесь, в широком каменном квадрате с неровными зубцами полуразрушенных стен, собрались несколько человек: уже знакомые – и Плут, и одетый в кожаный плащ с наклёпками, и ударивший его палкой, и – двое или трое незнакомых. Плут, добывая из голоса молящие нотки, оправдывался:
– Я сказал тебе про него, Волк! Я точно помню – сказал!
Но тот, к кому он обращался, – одетый в серые шкуры, – поднял длинную суковатую палку и, едва Плут успел отвернуться, с силой ударил его по спине. Плут взвыл и запрыгал.
– Это, – выкрикнул с яростью Волк, – за то, что ты не сказал о мальчишке. И он мог с голоду умереть. Пять тысяч гульденов он может нам принести! А Беспалый сказал, что и больше!
Потом он прыгнул вперёд и, дотянувшись, снова ударил Плута по разодранной коже спины.
– А-ах!! – завопил несчастный, выгнув спину, отбежал и, присев, прокричал из безопасной дали:
– А это-то за что?!
– Это – за то, что я сам мог мальчишку убить. Пять тысяч! За всю свою жизнь тебе не добыть таких денег!
Он снова сделал шаг – скорее пугая, и Плут, взвыв, вскочил и скрылся, протиснувшись в один из проломов в стене. Волк, опираясь на палку, подошёл к Альбе.
– Так ты, значит, тот самый барчонок! Хорошо. Будешь собакой. Когда я тебя буду звать – ты должен делать “гав-гав”. Ты понял?
Альба встал, звякнув цепью, взглянул исподлобья – упрямо, без дрожи. Тихо промолвил: