Мастер Эдер и Пумукль

Каут Эллис

— Мышка! — закричал второй.

Учитель стукнул ладонью по столу:

— Успокойтесь немедленно! Смятая в комок бумага шуршит, расправляясь.

Дети замолчали и принялись снова рисовать.

И тут с Пумуклем произошло нечто ужасное: он зацепился за тюбик из-под клея, который лежал среди бумаги. Домовой не мог пошевелиться от страха. Что теперь делать? Если его кто-нибудь увидит — так как он приклеился к предмету, принадлежащему человеку — тогда он должен будет, согласно закону домовых, остаться в школе. К его великому облегчению, учителю удалось успокоить детей и никто не

побежал к корзине искать мышку. Но с другой стороны, в установившейся тишине любой шорох мог привлечь внимание. Пумукль осторожно начал дёргать тюбик, но тот довольно прочно приклеился к нему. Домовёнок ещё больше испугался. Он не хотел здесь оставаться! Он хотел назад, к мастеру Эдеру! Он хотел торжественно пообещать ему, что никогда не пойдёт больше в школу! Он не хотел жить ни у кого на свете, кроме своего старого столяра!

Пумукль дёргался, рвал, тянул.

— Смотрите, корзина качается! — снова закричал мальчик.

Это так испугало Пумукля, что он собрал все свои силы и оторвался от тюбика. В ту же секунду он одним прыжком оказался на краю корзины, спрыгнул на пол. А корзина опрокинулась от толчка, всё содержимое оказалось на полу.

— Корзина! Корзина!

Теперь учитель стукнул по столу кулаком:

— Успокоетесь вы сегодня, в самом деле, или нет?! Что вы так кричите? Что корзина? Просто неустойчиво поставили, вот она и опрокинулась.

Он поставил корзину на место, для убедительности порылся в бумагах и, ничего не обнаружив, сказал:

— Видите, ничего нет! А сейчас попрошу, в конце концов, тишины!

Пумукль ничего этого уже не слышал и не видел. Он изо всех сил мчался в мастерскую. Бледный, почти не дыша, появился он на пороге.

— Го-го-го, вот я и снова! Больше никогда не пойду в школу!

Мастер Эдер озабоченно посмотрел на своего домовёнка.

— Что с тобой произошло? Ты весь трясёшься!

— Ничего не произошло. Просто я прилепился.

— Тебя кто-нибудь увидел? — испугался Эдер.

— Нет. Вокруг меня было столько бумаги! О, как я рад!

— Какая бумага? Где бумага?

— В мусорной корзине, конечно. Там, знаешь ли, среди всех моих кораблей лежал тюбик от клея.

— Я ничего не понимаю…

— Очень просто. Все дети рисовали камыш, а я рисовал корабли. И потом… я никогда не пойду в школу! — объяснял не совсем понятно Пумукль и, передразнивая учителя, добавил:

— Между прочим, бедняга-учитель никогда в жизни не видел настоящего корабля. Мне жаль этого глупца. В мусорную корзину его! Так точно!

Эдер все ещё ничего не понимал, но Пумукль не давал ему вставить ни слова. Негодуя, он продолжал дальше:

— Никто в школе не писал и не считал. И вообще, я всё это уже умею, то, что они умеют: подсказывать, повторять, рисовать и сочинять тоже умею. О, я хоть сейчас могу сочинить стих, ещё лучше, чем в школе.

Маленький домовой уселся на свою кроватку, сделал «сочинительское» лицо и начал рифмовать:

Оле-оле-оле-ол у, Не пойду я больше в школу! Я и так всё-всё умею. Не

приклеюсь больше к клею. Быть послушным обещаю, Спать хочу и стих кончаю.

И чтобы подтвердить, как он хочет спать, Пумукль захрапел. Эдер хотел что-то сказать, но тут увидел, что домовёнок не притворяется, а действительно спит.

— Да, школа требует много сил, — улыбнулся мастер.

Вот и получилось, что Пумукль так и не научился писать и считать. Школа не для домовых. К сожалению.

И поэтому, если ученик потерял в классе карандаш, или что-то упало со стола, или учебник вдруг пропал, нельзя думать, что это — дело рук домового. За всё, что происходит в школе, домовой не в ответе.

Пумукль должен сам привыкать к порядку

Если живёшь в доме с видимым домовым, это имеет свои преимущества: вещи реже появляются на тех местах, куда их не клали, реже падают, реже исчезают, так как домовому доставляет мало удовольствия этим заниматься, когда его видят. И он начинает скучать.

Пумуклю было ужасно скучно. Он лениво лежал на своей кроватке и зевал, зевал. После того, как он зевнул в одиннадцатый раз, мастер Эдер, у которого всегда было много работы и который терпеть не мог праздность, сказал:

— Послушай, я знаю прекрасное средство от зевоты.

— Но я охотно зеваю, — лениво жмурясь ответил Пумукль.

— Ты же зеваешь от скуки.

— Вовсе нет, может, я устал.

— Вздор! Ты не можешь устать, ты же ничего не делал. Ты должен чем-то заняться.

— Я и так занимаюсь. Я занимаюсь зеванием.

Эдер покачал головой:

— А что, если ты станешь таким домовым, о которых в книжках рассказывается, как они тайком помогают приводить всё в порядок.

— Это должны быть очень глупые книжки. Домовые никогда этим не занимаются.

— Я точно знаю, что есть такие домовые, — попробовал убедить его Эдер.

— Ты опять, наверно, имеешь в виду этих глупых кёльнских домовых, которые ночью работали.

— Послушай, Пумукль, я же не требую от тебя, чтобы ты по-настоящему работал, но помогать ты ведь мог бы. Я же тебе тоже помогаю, где могу: сделал тебе кроватку, готовлю еду.

Пумукль присел на кровати.

— Ты же взрослый, ты должен это делать. Ты — ужасно взрослый, ты должен работать. Я — неужасно невзрослый, поэтому лежу. И давай закончим этот отвратительный разговор.

— Мой дорогой Пумукль, этот разговор не отвратительный, а очень даже необходимый. Если уж мы живём вместе, то должны помогать друг другу.

— Что ты заладил — помогать, помогать, — недовольно пробурчал Пумукль, и вдруг лицо его засияло:

— Я могу тебе помочь. Стихами! Они здорово помогают! Работать становится веселее. Вот послушай: