“Мастер и Маргарита”: гимн демонизму? либо Евангелие беззаветной веры
Шрифт:
Это мнение казалось бы подтверждает и то, что приводившиеся ранее фрагменты “Мастера и Маргариты”, в которых делаются прямые заявления о том, что казни не было, представляют собой описания снов Пилата и Ивана Николаевича Бездомного-Понырева, а не описания жизни в . Соответственно встаёт вопрос: “Как это «казни не было», если в романе она описана во всех подробностях, так как её увидел Левий Матвей, а все заявления о том, что её не было — сонные грёзы, терзаемого муками совести Пилата и не вполне психически здорового Ивана Николаевича Понырева?”
Но роман —
Воланд, излагая свою версию событий начала эры, дабы сформировать у читателя желательные ему представления о Христе, всё же тоже под Богом ходит, хотя и противится Ему. Соответственно, ведя своё повествование, Воланд сообщает некоторые подробности, которые придают живость описанию. Опусти он их — описание омертвеет, станет безжизненным и неинтересным, и потому Воланд не может о них умолчать. Он не придаёт им значения, забывая или не подозревая, что Божий Промысел заявляет о себе в этих мелочах, которые представляют собой фразы и целые повествования Божии на языке Жизни. Обратимся к тексту “Мастера и Маргариты”:
«Если бы с ним поговорить „по контексту речь идёт о Марке Крысобое“, — вдруг мечтательно сказал арестант, — я уверен, что он резко изменился бы.
— Я полагаю, — отозвался Пилат, — что мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случится, к общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду я.
В это время в колоннаду стремительно влетела ласточка (здесь и далее выделение в тексте романа этого слова — наше), сделала под золотым потолком круг, снизилась, чуть не задела крылом лица медной статуи в нише и скрылась за капителью колонны. Быть может, ей пришла мысль вить там гнездо.
В течение её полета в светлой теперь голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа, по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нём не нашёл. В частности, не нашёл ни малейшей связи между действиями Иешуа и беспорядками, происшедшими в Ершалаиме недавно. Бродячий философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не утверждает. Но ввиду того, что безумные утопические речи Га-Ноцри могут быть причиной волнений в Ершалаиме, прокуратор удаляет Иешуа из Ершалаима и подвергает заключению в Кесарии Стратоновой на Средиземном море, т.е. именно там, где резиденция прокуратора.
Оставалось это продиктовать секретарю.
Крылья ласточки фыркнули
— Всё о нём? — спросил Пилат у секретаря.
— Нет, к сожалению, — неожиданно ответил секретарь и подал Пилату другой кусок пергамента».
Здесь в «Евангелии от Воланда» и всплыло обвинение в оскорблении величества, т.е. в совершении Иешуа преступления против Римской империи, рассматривая которое, Пилат струсил и утратил самообладание:
«Ненавистный город, — вдруг почему-то пробормотал прокуратор и передёрнул плечами, как будто озяб, а руки потер, как бы обмывая их, — если бы тебя зарезали перед твоим свиданием с Иудою из Кириафа, право, это было, бы лучше.
— А ты бы меня отпустил, игемон, — неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, — я вижу, что меня хотят убить.
Лицо Пилата исказилось судорогой, он обратил к Иешуа воспалённые, в красных жилках белки глаз и сказал:
— Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твоё место? Я твоих мыслей не разделяю! И слушай меня: если с этой минуты ты произнесёшь хотя бы одно слово, заговоришь с кем-нибудь, берегись меня! Повторяю тебе: берегись.
— Игемон…
— Молчать! — вскричал Пилат и бешеным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон. — Ко мне! — крикнул Пилат.
И когда секретарь и конвой вернулись на свои места, Пилат объявил, что утверждает смертный приговор, вынесенный в собрании Малого Синедриона преступнику Иешуа Га-Ноцри, и секретарь записал сказанное Пилатом».
Всё это происходит после того, как:
· Иешуа уже объяснил Пилату, что всё — во власти Божией, а не во власти Пилата, цезаря или синедриона:
«Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? — спросил, очень оживившись, развязанный.
— Ну, хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, — ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это!
— Не думаешь ли ты, что ты её подвесил, игемон? — спросил арестант, — если это так, то ты очень ошибаешься.
Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
— Я могу перерезать этот волосок.
— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?
— Так, так, — улыбнувшись, сказал Пилат…»
· Иешуа уже заявил Пилату о своём исповедании единобожия:
«— И настанет царство истины?
— Настанет, игемон, — убеждённо ответил Иешуа.
— Оно никогда не настанет! вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся. (…) он ещё повысил командный голос, выкликивая слова так, чтобы слышали в саду: — Преступник! Преступник! Преступник!
А затем, понизив голос, он спросил:
— Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?