Мастер и Маргарита
Шрифт:
— Фу ты, черт! — неожиданно воскликнул мастер. — Ведь это, подумать только… — он затушил окурок в пепельнице и сжал голову руками, — нет, послушай, ты же умный человек и сумасшедшей не была… ты серьезно уверена в том, что мы вчера были у сатаны?
— Совершенно серьезно, — ответила Маргарита.
— Конечно, конечно, — иронически сказал мастер, — теперь, стало быть, налицо вместо одного сумасшедшего — двое, и муж и жена! — Он воздел руки к небу и закричал: — Нет, это черт знает, что такое! Черт, черт…
Вместо ответа Маргарита обрушилась на диван, захохотала,
— Ой, не могу… ой, не могу!.. Ты посмотри только, на что ты похож!..
Отхохотавшись, пока мастер стыдливо поддергивал больничные кальсоны, Маргарита стала серьезной.
— Ты сейчас невольно сказал правду, — заговорила она, — черт знает, что такое, и черт, поверь мне, все устроит! — глаза ее вдруг загорелись, она вскочила, затанцевала на месте и стала вскрикивать: — как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним в сделку! О, дьявол, дьявол!.. Придется вам, мой милый, жить с ведьмой! — После этого она кинулась к мастеру, обхватила его шею и стала целовать его в губы, в нос, в щеки. Вихры неприглаженных черных волос прыгали на мастере, и щеки и лоб его разгорались под поцелуями.
— А ты, действительно, стала похожей на ведьму.
— А я этого и не отрицаю, — ответила Маргарита, — я ведьма и очень этим довольна.
— Ну, хорошо, — говорил мастер, — ведьма, так ведьма, очень славно и роскошно! Меня, стало быть, похитили из лечебницы… тоже очень мило! Вернули сюда, допустим и это. Предположим даже, что нас не хватятся… Но, скажи ты мне ради всего святого, чем и как мы будем жить? Говоря это, я забочусь о тебе, поверь мне!
В этот момент в оконце показались тупоносые ботинки и нижняя часть брюк в жилочку. Затем эти брюки согнулись в колене и дневной свет заслонил чей-то увесистый зад.
— Алоизий, ты дома? — спросил голос, где-то вверху над брюками, за окном.
— Вот, начинается, — сказал мастер.
— Алоизий? — спросила Маргарита, подходя ближе к окну, — его арестовали вчера. А кто его спрашивает? Как ваша фамилия?
В то же мгновение колени и зад пропали, и слышно было, как стукнула калитка, после чего все пришло в норму. Маргарита повалилась на диван и захохотала так, что слезы покатились у нее из глаз. Но когда она утихла, лицо ее сильнейшим образом изменилось, она заговорила серьезно и, говоря, сползла с дивана, подползла к коленям мастера и, глядя ему в глаза, стала гладить его голову.
— Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный! Об этом знаю только я одна. Смотри, у тебя седые нити в голове и вечная складка у губ! Мой единственный, мой милый, не думай ни о чем! Тебе слишком много пришлось думать, и теперь буду думать я за тебя. И я ручаюсь тебе, ручаюсь, что все будет ослепительно хорошо!
— Я ничего и не боюсь, Марго, — вдруг ответил ей мастер и поднял голову и показался ей таким, каким был, когда сочинял то, чего никогда не видал, но о чем наверно знал, что оно было, — и не боюсь, потому что я все уже испытал. Меня слишком пугали и ничем более напугать не могут. Но мне жалко тебя, Марго, вот в чем фокус, вот почему
— Ах, ты, ты… — качая растрепанной головой, шептала Маргарита, — ах, ты, маловерный, несчастный человек!.. Я из-за тебя всю ночь вчера тряслась нагая, я потеряла свою природу и заменила ее новой, несколько месяцев я сидела в темной каморке и думала только про одно, про грозу над Ершалаимом, я выплакала все глаза, а теперь, когда обрушилось счастье, ты меня гонишь! Ну что же, я уйду, я уйду, но знай, что ты жестокий человек! Они опустошили тебе душу!
Горькая нежность поднялась к сердцу мастера и, неизвестно почему, он заплакал, уткнувшись в волосы Маргариты. Та, плача, шептала ему, и пальцы ее прыгали на висках мастера.
— Да, нити, нити… на моих глазах покрывается снегом голова… ах, моя, моя много страдавшая голова! Смотри, какие у тебя глаза! В них пустыня… а плечи, плечи с бременем… искалечили, идкалечили… — Речь Маргариты становилась бессвязной, Маргарита содрогалась от плача.
Тогда мастер вытер глаза, поднял с колен Маргариту, встал и сам и твердо сказал:
— Довольно. Ты меня пристыдила. Я никогда больше не допущу малодушия и не вернусь к этому вопросу, будь покойна. Я знаю, что мы оба — жертвы своей душевной болезни, которую, быть может, я передал тебе… Ну что ж, вместе и понесем ее.
Маргарита приблизила губы к уху мастера и прошептала:
— Клянусь тебе твоею жизнью, клянусь угаданным тобою сыном звездочета, все будет хорошо!
— Ну и ладно, ладно, — отозвался мастер и, засмеявшись, добавил: — конечно, когда люди совершенно ограблены, как мы с тобой, они ищут спасения у потусторонней силы! Ну, что же, согласен искать там.
— Ну вот, ну вот, теперь ты прежний, ты смеешься, — отвечала Маргарита, — и ну тебя к черту с твоими учеными словами. Потусторонняя или не потусторонняя, не все ли равно? Я хочу есть! — и она потащила за руку мастера к столу.
— Я не уверен, что эта еда не провалится сейчас сквозь землю или не улетит в окно, — говорил тот, совершенно успокоившись.
— Она не улетит.
И в этот самый момент в оконце послышался носовой голос:
— Мир вам.
Мастер вздрогнул, а привыкшая уже к необыкновенному Маргарита вскричала:
— Да это Азазелло! Ах, как это мило, как это хорошо! — и шепнув мастеру: — Вот видишь, видишь, нас не оставляют! — бросилась открывать.
— Ты хоть запахнись, — крикнул ей вслед мастер.
— Плевала я на это, — ответила Маргарита уже из коридорчика.
И вот Азазелло уж раскланивался, здоровался с мастером, сверкая своим кривым глазом, а Маргарита восклицала:
— Ах, как я рада! Я никогда не была так рада в жизни! Но, простите меня, Азазелло, что я голая!
Азазелло просил не беспокоиться, уверяя, что он видел не только голых женщин, но даже женщин с начисто содранной кожей, охотно подсел к столу, предварительно поставив в угол у печки какой-то сверток в темной парче.