Мастер игры в го

Кавабата Ясунари

Иногда кажется, будто видишь вспышки духовного огня.

На этой стадии в других, не столь ответственных играх Отакэ способен был за минуту сделать десятки ходов. В этой партии он тоже, несмотря на запас времени в 6–7 часов, казалось, стремился использовать мгновенную реакцию возбужденной нервной системы и не упустить волну. Зато Сюсай несколько раз брал камень и, колеблясь, откладывал его.

Видеть такое разыгрывание ёсэ— все равно что наблюдать действие какого-то точного механизма или, если угодно, математического закона, — во всем присутствовала красота порядка и системы. Конечно, это

было сражение, но сражение в прекрасных формах. Ощущение прекрасного усиливали игроки, которые ни разу не отвели взгляд от доски.

Со 177-го хода до 180-го переливающийся через край восторг буквально переполнял Отакэ, его полное круглое лицо казалось умиротворенным ликом Будды. Вероятно, им овладела экзальтация или что-то подобное, выражение на его лице было неописуемым. О болях в желудке он в это время наверняка забыл.

Незадолго до этого его жена, не в силах от волнения усидеть в комнате, ходила по саду со своим замечательным сыном-крепышом, вылитым сказочным героем, Момотаро на руках и не отрываясь глядела на окна игрового зала.

Как раз в тот момент, когда со стороны моря затих звук сирены, мастер сделал 166-й ход, после чего поднял вдруг голову:

— Есть место! Проходите сюда! Здесь есть место! — он сделал пригласительный жест, его голос звучал очень приветливо.

В этот день на судейство приехал Онода, только что закончивший квалификационный осенний турнир в Ассоциации. Собрались и другие организаторы матча — секретарь Ассоциации Явата, Сунада и Гои, корреспонденты газеты «Нити-нити симбун» в Ито и другие, — все они смотрели игру, все ближе и ближе подступая к играющим. В соседней комнате тоже толпились люди — их тени падали на бумажную раздвижную перегородку. Их-то мастер и пригласил войти в игровой зал.

Благодушное, как у Будды, лицо Отакэ мгновенно переменилось — это вновь было исполненное решимости лицо бойца. Маленькая фигурка Сюсая неподвижно застыла и от этого казалась настолько внушительной, что все вокруг притихли. Когда Отакэ сделал 191-й ход, мастер наклонил голову, приоткрыл глаза и придвинулся к доске. Наперебой щелкали веера обоих партнеров. На 195-м ходу наступил перерыв на обед.

После обеда игру продолжили на прежнем месте, в шестом номере старого корпуса. Небо затянулось тучами, вороны кричали не переставая. Зажгли висевшую над доской лампочку. Лампочка была в шестьдесят ватт, стоваттная давала бы слишком яркий свет. На доске виднелись тусклые отражения черных и белых камней. Желая как-то украсить последний игровой день, хозяин гостиницы заменил картину в нише-токонош — теперь там висели парные пейзажи кисти Кавабата Гёкусо. Под ними стояла статуэтка Будды, восседавшего на слоне, а рядом блюдо с морковью, огурцами, помидорами, грибами, петрушкой и другими овощами.

Говорят, что, когда какая-нибудь важная игра, вроде последней партии, подходит к концу, от волнения ее трудно становится смотреть. Однако мастер не проявлял ни тени беспокойства. По его виду невозможно было заподозрить, что он проиграл. После 200-го хода у него разрумянились щеки, впервые за день он снял шарф. Пожалуй, он все-таки слегка возбудился, но его движения ничуть не изменились и были такими же, как всегда. Когда на 237-м ходу партия закончилась, мастер Сюсай Хонинобо был совершенно спокоен.

И когда он молча поставил камень на нейтральный пункт, Онода произнес:

— Кажется, пять очков?..

— Да… пять очков… — проговорил

мастер, поднял тяжелые веки и перестал оформлять свои территории для подсчета очков. Последний ход был сделан в 2.12 пополудни.

На следующий день, когда участники комментировали партию, Сюсай с улыбкой сказал:

— Я прикинул, что будет очков пять, еще до оформления территорий, правда, у меня получилось 73:66, но если оформить территории, возможно, получится немного меньше. — Он сам переоформил территории, и счет оказался 56:51.

До тех пор пока черные не воспользовались 130-м ходом белых и не испортили их большую территорию, никто бы не смог предсказать такую разницу. Мастер сказал, что уже после 130-го хода где-то примерно на 160-м ходу он упустил возможность разрезать цепь противника без потери инициативы в R9 и тем самым упустил шанс сократить разрыв в счете. Анализ показал, что это разрезание сокращало его до трех очков — при все том же злополучном 130-м ходе. Значит, 130-й ход был на самом деле не так уж плох. Не случись, как выразился Отакэ, «землетрясение», чем, интересно, закончилась бы партия? Проигрышем черных? Мне, любителю, трудно судить, но в том, что черные проиграли бы, я очень сомневаюсь. Зная решимость Отакэ, я почти уверен, что он победил бы даже в том случае, если бы ему пришлось для этого грызть камни.

Можно, пожалуй, сказать, что шестидесятичетырехлетний Сюсай хорошо играл до тех пор, пока, страдая от болезни, не уступил инициативу клещом впившемуся в него Отакэ, в то время лучшему из новых профессионалов. Мастер не воспользовался оплошностью черных и не изворачивался — просто ход событий на доске вовлек его в ближний бой, а для ближнего боя у него, вероятно, не хватило по причине болезни энергии.

«Непобедимый мастер» проиграл свою последнюю игру. Кто-то из учеников сказал: «Мастер считал, что только со вторым человеком, то есть с тем, кто идет следом за ним, следует играть в полную силу». Не знаю, говорил ли Сюсай эти слова, во всяком случае, всю свою жизнь он поступал именно так.

Когда наутро после заключительного игрового дня я вернулся домой в Камакура, я не в силах был сразу взяться за обработку моих шестидесятидневных репортажей и, словно сбежав с поля боя, отправился развеяться сначала в Исэ, а потом в Киото.

Сюсай еще какое-то время оставался в Ито, как я слышал, поправился на четыре фунта, его вес достиг 28 килограммов. Он несколько раз навещал там госпиталь, где лежали раненые солдаты, давал сеансы одновременной игры на двадцати досках.

С осени 1936 года гостиницы на курортах, уже стали занимать под военные госпитали.

41

Через год с небольшим ученик Сюсая Такахаси, игрок четвертого дана, открыл в своем доме в Камакура частную школу го. На открытии школы присутствовал Сюсай в сопровождении двух своих учеников — Маэда и Мурасима. Это случилось 7 января. В этот день я встретился с мастером впервые после матча.

Сюсай сыграл две учебные партии, но выглядел при этом так, словно играть ему было очень тяжело. Камни в руке он держал как-то вяло, на доску их ставил без энергии — не было слышно характерного щелчка. Во время второй партии он порой так глубоко вздыхал, что движение вздоха передавалось его плечам. Веки у него немного опухли — не настолько, чтобы это бросалось в глаза, но я сразу же вспомнил мастера в Хаконэ. Он так и не оправился от своей болезни.