Мастер всея Галактики(сборник фантастических романов)

Дик Филип Киндред

Затем в комментарии говорилось об Энн Ратлидж, после чего следовало такое дополнение:

«Окружающие обнаруживали в нем глубокую чувствительность, а также дух меланхолии и необузданность эмоциональных реакций, которые приходили и уходили, в чередовании с необузданным весельем, до конца его дней».

Позже, в своих политических речах, он пользовался приемами едкого сарказма; как мне удалось выяснить, эта черта присуща людям, страдающим маниакально–депрессивными состояниями. А чередование «необузданного веселья» с «меланхолией» — основа маниакально–депрессивной классификации.

Однако поставленный мною диагноз опровергался вот каким

зловещим признаком:

«Сдержанность, порой переходящая в скрытность, была одной из его постоянных характерных черт».

И еще:

«…Его умственные способности, которые Стивенсон назвал «грандиозным и гениальным безумием», заслуживают обсуждения».

Однако самая зловещая часть всего этого была связана с его нерешительностью, так как это как раз не являлось симптомом маниакально–депрессивного психоза: это был симптом, — если это ВООБЩЕ был какой–то симптом, — интровертивного психоза. Шизофрении.

Было полшестого вечера: самое время пообедать. Я весь одеревенел, глаза у меня болели. Поставив на место справочники и поблагодарив библиотекаря, я вышел из здания на холодный, выметенный ветром тротуар в поисках места, где мне можно было бы пообедать.

Несомненно, я попросил Mори об использовании одного из самых глубоких и непростых людей в истории человечества. Пока я сидел в ресторане и обедал — а это был хороший обед, — я не переставая раздумывал об этом.

Линкольн был совсем как я. С таким же успехом я мог бы читать там, в библиотеке, свою собственную биографию: психологически мы были похожи как две капли воды, и через понимание Линкольна я пришел к пониманию самого себя.

Линкольн очень серьезно ко всему подходил. Он мог быть далеким от жизни, однако не был мертв в эмоциональном плане: совсем наоборот. Значит, он был противоположностью Прис — холодного шизоидного типа. Горе, эмоциональное проникновение были написаны на его лице. Он в полной мере ощущал скорбь войны, переживая каждую смерть в отдельности.

Поэтому трудно было поверить, что то, что в Британской энциклопедии называлось «удаленностью от жизни», было признаком шизофрении. И с его знаменитой нерешительностью дело обстояло так же. И еще: у меня был опыт личного общения с ним, или, чтобы быть более точным, с его симулакром. Я не уловил никакой отчужденности, никакой непохожести, которые так остро чувствовал, общаясь с Прис.

Я испытывал естественное чувство доверия и любви к Линкольну, что было, несомненно, противоположностью того, что я ощущал к Прис. Вокруг него складывалась атмосфера какой–то прирожденной доброты, чего–то очень теплого и человечного, ранимости и уязвимости. А из опыта, приобретенного с Прис, я знал, что шизоид неуязвим: он ретируется в безопасность, в точку, где может наблюдать за другими людьми, изучать их в научной манере, не подвергая себя опасности. Сущность таких, как Прис, заключается в вопросе дистанции. Худший из ее страхов, как мне стало понятно, заключался в близости к другим людям. И этот страх граничил с подозрительностью по отношению к ним, приписывающей их действиям мотивы, которыми они в действительности не руководствовались. Мы с ней так отличались друг от друга… Я понял, что она может внезапно свихнуться и докатиться до паранойи в любое время: она ничего не знала о настоящей человеческой натуре, ничего, кроме простеньких, ежедневных столкновений с людьми, опыта, который Линкольн приобрел в юности. В конечном счете вот что отличало их друг от друга; Линкольну были знакомы парадоксы человеческой души, ее сильные

и слабые места, ее вожделения, ее благородство, все ее странные состояния, все, из чего складывается ее почти бесконечное многообразие. Ему случалось быть непоследовательным, заблуждаться… У Прис же была бронированная, жесткая, схематичная точка зрения, черно–белая схема человечества. Абстракция. И Прис жила внутри нее.

Неудивительно, что с ней невозможно было установить контакт.

Я пообедал, оставил чаевые, заплатил по счету и вышел наружу, на темную вечернюю улицу. Куда же сейчас? Снова в мотель. Я поймал такси и вскоре уже колесил по городу.

Доехав до мотеля, я заметил, что в моем номере горит свет. Администратор выбежал из своего офиса и приветствовал меня:

— У вас посетитель. Бог мой, он и правда выглядит совсем как Линкольн, вы правду сказали. Что это такое: мистификация или что–то в этом роде? Я его пустил в номер.

— Спасибо, — сказал я и пошел к себе.

В моей комнате, в кресле, вытянув вперед свои длинные ноги, сидел симулакр Линкольна. ОН, не подозревая о моем . присутствии, был поглощен чтением своей биографии, написанной Карлом Сэндбергом. Рядом с НИМ, на полу, лежал небольшой саквояж — это был весь его багаж.

— Мистер Линкольн, — произнес я. Сейчас ОН взглянул вверх и улыбнулся мне:

— Добрый вечер, Льюис.

— Как вам нравится книга Сэндберга?

— У меня еще не было достаточно времени, чтобы составить мнение. — ОН отметил место, где закончил чтение, закрыл книгу и положил рядом с собой. — Мори сказал мне, что у вас огромные неприятности и вам необходимо мое присутствие и совет. Надеюсь, я не слишком поздно появился на сцене.

— Нет, вы это сделали вовремя. Как вам понравился перелет из Буаз?

— Я.был охвачен изумлением, наблюдая быстрое перемещение ландшафта внизу. Не успели мы взлететь, как уже очутились здесь: стервадесса сказала мне, что мы покрыли расстояние более чем в тысячу миль.

Я пришел в замешательство:

— Гхм, стюардесса?

— Да. Простите мою глупость.

— Могу я предложить вам выпить? — я указал на пиво, но симулакр отрицательно повертел головой.

— Я бы предпочел отказаться. Почему бы вам не ознакомить меня со своими проблемами, Льюис, и мы сразу же посмотрим, что можно сделать. — С сочувствующим выражением лица си–мулакр приготовился слушать.

Я уселся напротив НЕГО. Но никак не мог решиться. После всего, что я сегодня прочел, я начал сомневаться, хочу ли я, в конце концов, просить у НЕГО совета. И не потому, что не доверял ЕГО мнению, а потому, что моя проблема могла расшевелить ЕГО собственные, давно позабытые горести. Моя ситуация слишком напоминала ЕГО собственную, с Энн Ратлидж.

— Смелее, Льюис.

— Позвольте мне сначала открыть банку пива. — И я с открывашкой в руках старательно запыхтел над банкой: я валял дурака, чтобы подумать, что же мне делать дальше.

— Быть может, тогда я буду говорить. На протяжении моего путешествия из Буаз я некоторым образом размышлял о ситуации с мистером Берроузом. — ОН, нагнувшись, открыл свой несессер и вытащил оттуда несколько разлинованных листков бумаги, исписанных карандашом. — Не желаете ли заручиться влиятельной поддержкой против мистера Берроуза? И тогда он по своей воле отошлет мисс Фрауенциммер обратно, независимо от. ее мнения на этот счет?

Я кивнул.

— Тогда, — сказал симулакр, — позвоните этому человеку. И ОН протянул мне клочок бумаги. Там было написано имя: