Мастер
Шрифт:
– Мистер Джеймс, – сказал он, – моя жена хочет представлять Дейзи Миллер [10] , возможно, вы могли бы дать нам совет насчет костюма?
– Никто не может быть Дейзи Миллер, – сказала леди Вулзли. – Наше правило для дам: мы представляем портреты Гейнсборо, Ромни или сэра Джошуа [11] . И скажу вам, мистер Уэбстер, я собираюсь затмить всех.
– Как ни странно, – ответил молодой человек, – нынче утром моя жена сказала то же самое – слово в слово. До чего поразительное совпадение!
10
Дейзи
11
Томас Гейнсборо (1727–1788) – английский живописец и рисовальщик, крупнейший мастер национальной школы живописи. Джордж Ромни (1734–1802) – видный английский художник-портретист и график. Джошуа Рейнольдс (1723–1792) – знаменитый английский исторический и портретный живописец, теоретик искусства; первый президент Королевской академии художеств, член лондонского королевского общества.
– Никто не может быть Дейзи Миллер, мистер Уэбстер, – грозно повторила леди Вулзли, будто разгневавшись, – и прошу не забывать, что мой муж командует армией, а также имейте в виду, что некоторые старые пансионеры бывают очень свирепы, если их раззадорить.
Чуть позже Генри отвел леди Вулзли в сторонку.
– Помилуйте, кто такой этот мистер Уэбстер? – спросил он.
– О, мистер Уэбстер – член парламента. Лорд Вулзли считает, что он далеко пойдет, если сможет не умничать. А еще лорд Вулзли говорит, что он слишком много разглагольствует в палате лордов и это ему тоже следует прекратить. У него очень богатая жена. Зерно или мука, кажется, а может, и овес. Не важно, в любом случае – деньги. У нее есть деньги, а у него – все, что душа пожелает, кроме чувства такта. Вот поэтому я так рада, что вы здесь. Может, вы сумеете обучить его этому хоть чуть-чуть.
Хэммонд был ирландцем, но имел лондонский выговор, поскольку его еще ребенком вывезли в Англию. Казалось, его обязанности доставляли ему удовольствие, и он старался растянуть его, заводя разговоры во время уборки. Он извинялся всякий раз, когда входил или выходил, и Генри дал понять, что ему он нисколько не мешает.
– Мне нравится госпиталь, сэр, и его старые солдаты, – мягко произнес он. – Большая часть их жизни прошла на войне, и некоторые до сих пор воюют день-деньской, сэр. Они думают, что окна и двери – это турки, или зулусы, или еще кто, и так и норовят им наподдать. Забавное тут место, сэр. Полу-Ирландия, полу-Англия, как и я сам. Может, поэтому я чувствую себя здесь совсем как дома.
Его присутствие по-прежнему оставалось необременительным и желанным. Несмотря на высокий рост, он был проворен и передвигался легко и бесшумно. И никогда не опускал взгляд, глаза его всегда смотрели прямо, словно уравнивая своего обладателя с тем, что он видел, мгновенно воспринимая все и все понимая. Казалось, он выносит спокойные суждения прямо на ходу.
– Ее светлость сказала, что мне следует прочесть одну из ваших книг, сэр. Она говорит, они очень хороши. Я бы с удовольствием прочел их, сэр.
Генри пообещал Хэммонду, что пришлет ему книгу по возвращении в Лондон. На адрес Королевского госпиталя.
– Для Тома Хэммонда, сэр. Капрала Тома Хэммонда.
Каждый раз, когда Генри возвращался к себе в комнаты после трапезы или прогулки, Хэммонд находил предлог, чтобы зайти. И повод всегда был достойный. Он никогда не бездельничал, не создавал лишнего шума, но мало помалу, с течением времени, он становился все более непринужденным, беседовал неспешно, стоя у окна, задавал вопросы или внимательно слушал Генри.
– Вот вы прибыли из Америки в Англию, сэр.
Генри кивнул и сказал, что любит Лондон, но постарался объяснить, что там ему порой бывает трудно сосредоточиться на работе – слишком много приглашений и всяческих отвлекающих моментов.
Сидя за столом во время трапез, посреди чужих разговоров и смеха, безуспешных попыток приятно провести время, он с замиранием сердца думал о том, как Хэммонд войдет в его комнату. Этого момента он ждал, и ожидание занимало все его мысли за обедом, пока леди Вулзли и мистер Уэбстер состязались друг с другом в остроумии. Он думал о Хэммонде, представлял, как тот стоит у окна гостиной и слушает. Однако, оказавшись у себя в комнатах, после нескольких вопросов Хэммонда или собственных попыток что-то ему объяснить, он снова затосковал о тишине, захотел, чтобы Хэммонд немедленно ушел.
Он знал, что все, что он сделал в жизни, и, конечно же, все, что он написал, история его семьи, годы, проведенные в Лондоне, показались бы Хэммонду странными до невероятности. И все же временами в присутствии Хэммонда он чувствовал, что они близки, чувствовал подъем во время беседы между ними. Но потом Хэммонд начинал рассказывать о своей жизни, о своих надеждах или взглядах на мир, и огромная даль возникала между ними, становясь еще более огромной, поскольку Хэммонд не осознавал ее и продолжал свои честные, откровенные и – Генри пришлось это признать – подспудно утомительные излияния.
– Если бы случилась война между Великобританией и Соединенными Штатами, кому бы вы остались верны, мистер Джеймс? – спросил его Уэбстер во время послеобеденного затишья.
– Я остался бы верен делу восстановления мира между ними.
– А если бы это не удалось? – не унимался Уэбстер.
– Я совершенно случайно знаю ответ, – вмешалась леди Вулзли. – Мистер Джеймс выяснил бы, на чьей стороне Франция, и присоединился бы к ней.
– Но в рассказе мистера Джеймса об Агате Грайс его американец на дух не переносит англичан и высказывает о нас преужаснейшие вещи. – Зычный голос Уэбстера теперь привлек внимание всех, сидящих за столом. – Думаю, пора бы дать ответ за это, – продолжил Уэбстер.
Генри глянул через весь стол на мистера Уэбстера, у которого щеки раскраснелись в жаркой комнате, а глаза возбужденно блестели, ведь он заставил такую аудиторию сосредоточенно наблюдать за тем, как он ведет словесную дуэль.
– Мистер Уэбстер, – тихо произнес Генри, убедившись, что молодой человек наконец договорил, – я пережил войну, видел раны и разрушения, которые она принесла. Мой родной брат был на краю смерти во время Гражданской войны в Америке. Его раны невозможно описать словами. Я, мистер Уэбстер, не могу легкомысленно говорить о войне.
– Вот, слушайте, – сказал лорд Вулзли. – Золотые слова!
– Да я лишь задал мистеру Джеймсу простой вопрос, – сказал Уэбстер.
– И он дал вам очень простой ответ, который вы, по всей видимости, не вполне способны понять, – ответил лорд Вулзли.
Пока лорд и леди Вулзли завершали приготовления к балу, наставляя присутствующих гостей насчет деталей организации и рассадки и уделяя массу времени присмотру за украшением главной залы, начали прибывать новые приглашенные, и среди них дама, которую Генри уже несколько раз встречал у леди Вулзли. Даму звали Гэйнор, ее покойный супруг прежде занимал какой-то важный армейский пост. Вдова Гэйнор приехала вместе с дочкой Моной, лет десяти или одиннадцати, и поскольку девочка оказалась здесь единственным ребенком, то ее красота и естественные манеры были у всех на устах и вызвали множество восторгов. Движения Моны были изящны, ей удавалось выглядеть вполне счастливой, хотя она не болтала без умолку, ничего не требовала, чем и очаровала всех вокруг.