Мастера детектива. Выпуск 6
Шрифт:
Пора было уходить. Пистолет он взял с собой.
2
Они сидели рядышком и дрожали от холода. Маленькая, яркая внутри и закопченная снаружи коробка несла их в сгущавшихся над улицами сумерках, автобус катился в Хэммерсмит. Витрины магазинов сверкали, как лед.
— Смотри, — сказала она, — снег пошел.
Автобус уже въехал на мост; несколько крупных снежинок проплыли мимо окна, падая, точно бумажные хлопья, в темную Темзу.
— Пока мы вместе, я счастлив, — сказал он.
— Мы же встретимся завтра... Джимми. — Она всегда запиналась, прежде чем произнести
— Ночи — вот что не дает мне покоя.
Она засмеялась.
— Это пройдет. — Но тут же посерьезнела. — Я тоже счастлива. — Когда речь заходила о счастье, она тут же становилась серьезной, а когда чувствовала себя несчастной, начинала смеяться. Она не могла относиться несерьезно к тому, что было ей дорого, а ощущение счастья заставляло ее мрачнеть при мысли о том, что может его разрушить.
— Не дай бог война, — сказала она.
— Войны не будет.
— Тогда все тоже началось с убийства.
— Так то ведь был эрцгерцог. А здесь всего-навсего какой-то старый политик.
— Осторожнее, — предупредила она. — Разобьешь пластинку... Джимми.
— Черт с ней, подумаешь!
Она замурлыкала мелодию, ради которой и купила эту пластинку: «Ты говоришь мне, что это сад...», а большие снежинки все падали и падали за окном и таяли на мостовой. «Вот белый цветок, он раскрыл лепестки...»
— Какая глупая песня, — сказал он.
— А по-моему, очень милая песенка... Джимми, — возразила она. — Нет, не могу я так тебя называть. Ты не Джимми. Слишком уж ты здоров. Сержант-детектив Мейтер. Это из-за таких, как ты, ходят разные шуточки насчет полицейских ботинок.
— А если «дорогой»?
— Дорогой, дорогой... — Она будто попробовала слово на язык, покатав его между ярко накрашенными губами цвета калины. — Нет, — решила она. — Так я буду звать тебя только лет через десять после свадьбы.
— Тогда «милый»?
— Милый, милый... Нет, не нравится. Звучит так, как будто я тебя знаю давным-давно.
Дорога пошла в гору, мимо дешевых рыбных закусочных. В окне промелькнула пылающая жаровня, до них донесся запах жареных каштанов. Они почти приехали, оставалось пересечь еще две улицы и повернуть налево у церкви, которую уже было видно: ее шпиль торчал поверх крыш, как сосулька. И чем ближе подъезжали они к ее дому, тем несчастней она казалась самой себе и тем легче ей было говорить. Она старалась выбросить из головы мелкие мысли о потрескавшихся обоях и утомительных пролетах лестницы, по которой ей предстояло подниматься, о холодном ужине с миссис Бруэр и предстоящем завтра разговоре с агентом, о том, что работать придется опять где-нибудь в провинции, далеко от Джимми.
— Ты любишь меня не так сильно, как я тебя, — мрачно сказал Мейтер. — Ведь почти день пройдет, прежде чем я увижу тебя снова.
— Даже больше, если я найду работу.
— Тебе все равно, тебе решительно все равно.
— Взгляни, взгляни на афишу!
Но он не успел разглядеть ее сквозь запотевшее стекло, она уже уплыла. «Европа объявляет мобилизацию» — эти слова тяжелым камнем легли ей на сердце.
— Что там такое?
— Да опять это убийство.
— Ты все о том же. Уже целая неделя прошла. Нас оно совершенно не касается.
— Правда?
— Случись это здесь, мы бы его уже поймали.
— Интересно, почему он это сделал?
— Политика. Патриотизм.
— Ну, вот мы и приехали. Нам лучше
— Это было пять минут назад.
— А-а, — понимающе протянула она, испытывая и облегчение, и вместе с тем какую-то смутную тревогу, — чувства теперь у всех так непостоянны.
Они поцеловались под фонарем. Ей пришлось стать на цыпочки, чтобы дотянуться до него. Даже когда он казался мрачным и малость бестолковым, от него все равно исходило спокойствие — как от большой собаки. Только кто же выгоняет собаку в холодную темную ночь?
— Энн, — сказал он, — мы поженимся, да? После рождества...
— У нас же нет ни гроша, — сказала она. — Ни гроша... Джимми.
— Я пойду на повышение.
— Ты опоздаешь на дежурство.
— Черт возьми, тебе все равно.
— Ты прав, дорогой, — отшутилась она и пошла по улице к дому номер пятьдесят четыре, молясь в душе, чтобы у нее поскорее появились деньги, чтобы на этот раз все сбылось. Она уже успела разувериться в себе. Мимо прошел какой-то человек в темном пальто. Он весь съежился и посинел от холода. У него была заячья губа. Несчастный, подумала она, но уже успела забыть о нем, пока открывала дверь, поднималась на самый верхний этаж (ковровая дорожка кончалась на втором), ставила новую пластинку, впитывая глупые, бессмысленные слова, медленную сонную мелодию:
Ты говоришь мне, что это сад, А я говорю — это рай. Голубой незабудки приветливый взгляд — Глаз твоих радостный май.Человек с заячьей губой пошел в обратном направлении. Быстрая ходьба не согрела его. Подобно Каю из «Снежной королевы», он всегда носил в себе кусочек льда. Снежинки все падали и превращались на мостовой в слякоть; слова песни слетали вниз из освещенной комнаты на четвертом этаже:
Вот белый подснежник. Его привезли Из царства вечного льда. Вот белый цветок. Он раскрыл лепестки И стал прохладой твоей руки.Человек даже не сбавил шага. Он продолжал быстро идти по улице, он не чувствовал боли от кусочка льда, который нес в своей груди.
3
В «Корнер-хаусе» Рейвен сел за пустой столик у мраморной колонны и с отвращением пробежал глазами длинный список сладких холодных напитков, parfait [1] и пломбиров с сиропом, coupes [2] и прочих сластей с орехами и фруктами. Посетитель за соседним столом запивал горликсом [3] черный хлеб с маслом. Под взглядом Рейвена он съежился и закрылся газетой. Огромное слово «УЛЬТИМАТУМ» занимало всю верхнюю часть газетного листа.
1
Парфе (сладкое блюдо).
2
Салат из фруктов.
3
Горликс— солодовый напиток.