Мастера и шедевры. т. I
Шрифт:
У одного из моих дядей, каменотеса, я научился прислушиваться к голосу скал; следуя советам самого камня, я стал правильнее компоновать планы, переходы форм — ведь когда рубишь, камень говорит с тобой.
Кверси — прекраснейшая страна в мире.
Я проводил там свои каникулы, бегая за козами, вырезая по дереву или обжигая в печи вместе с хлебами глиняных человечков …»
Сверстники молодого скульптора почувствовали, что на Монпарнасе появился юноша глубоко своеобычный, недюжинный. Андре Сюаре вспоминал:
«В нем чувствуется человек, выросший в общении с землей,
Судьбе было угодно, чтобы именно этот скромный провинциал произнес огненные слова, которые обозначат эпоху в истории искусства Франции:
«Мы, художники, рождены быть глашатаями истины… Будем же помнить, что наше творчество есть прежде всего отражение нас самих. И наши создания зависят от высоты, доступной нашим душам… Художник — это последний герой… Искусство не цветет в блаженном покое; оно есть неизбывная борьба, тревожное волнение каждого дня нашей жизни, нескончаемая битва…»
Бурдель — сын рабочего — гордился этим; он написал, будучи уже прославленным скульптором с мировым именем:
«Я, конструктор и строитель, больше всего дорожу званием рабочего».
В биографии мастера есть событие, которое весьма четко рисует его духовную чистоту и моральную твердость.
Художник горько переживал отсутствие заказов на монументальные работы.
В сердце он хранил заветную мечту — создать в Париже памятник-монумент.
Плод.
Про себя же он говорил с иронией:
«А, это Бурдель, он делает только бюсты..
Безвестность терзала его в самые цветущие годы. И вот…
Но предоставим слово Сюаре:
«Ему было сорок пять лет, когда стало известно, что он получает заказ на монумент. Бурдель побледнел и взволнованно шептал: «Наконец-то, наконец». Однако когда он узнал, что речь идет о памятнике душителю Парижской коммуны, генералу Галифе, он отказался».
Но вернемся вновь в восьмидесятые годы, когда художник избирал путь в искусстве. Можно только поражаться, с какой фанатической прямотой шел молодой Антуан сквозь искушения буржуазного Парижа.
— Художник, — делился он потом с учениками, — должен иметь широкий кругозор. Необъятный кругозор в необъятном мире. Если он ограничит себя точкой зрения мелкого буржуа, он не увидит ничего, что способно повести его вглубь и вширь.
Юный провинциал из Монтобана отлично видел все и вглубь и вширь, необычайно тонко чувствовал.
Поэтому он так скоро покинул стены Школы изящных искусств.
Но и в мастерской метра Фальгнера он задыхался в атмосфере салонного благополучия: ему претили академический лоск и казенность
– Мсье, — сказал он Фальгнеру, — я не могу оставаться у вас. Я люблю ваше искусство, но я хочу избавиться от ваших официальных друзей.» Прощайте!
Бурдель ушел.
И позже признавался, что после двух лет пребывания в Академии понадобилось десять лет, чтобы освободиться от злополучного влияния. Гасконец, он со свойственными его народу задором и упорством разрубил этот узел, хотя на пороге его мансарды стояла нищета. Ведь, уйдя из Академии, он оставался без стипендии.
Антуан один в огромном городе.
«Лувр, мастера Нотр-Дам, Пюже, Бари — вот мои истинные учителя», — не уставал повторять Бурдель.
Слова «стремительный порыв — вот наивысший закон» становятся девизом всей его жизни.
Отдыхающая.
Нравы новых друзей Бурделя из среды монпарнасской богемы не всегда влекли молодого художника по путям праведным.
«Иногда поздно ночью, — рассказывал Бурдель, — когда я уже собираюсь укладываться спать, ко мне внезапно является Мореас. «Ваятель! Слушай», — и громким голосом он начинает читать мне Ронсара. Но сон сильнее меня, и, хотя я охотно послушал бы, мои веки слипаются сами собой…»
Порой его все же будят, и он с друзьями бродит по ночному Парижу…
«Как-то я видел В ер лена, он был сильно пьян, его пошатывало. Одетый в лохмотья, с большим красным шарфом на шее, он кричал: «Хочу в золоте ходить, весь в золоте». И при этом лицо Сократа, и какое лицо! Я никогда не видел ничего подобного …»
Но пастушья закваска всегда побеждала. Бурдель работает как одержимый. И вот в одном из маленьких кафе Монпарнаса состоялся первый вернисаж.
Критик Шамсо тогда писал:
«Однажды вечером сильная гроза загнала меня в подвал небольшого кафе, где были выставлены великолепные рисунки Бурделя. Кроме того, там было несколько групп, вызывающих удивление своей индивидуальной манерой и художественной выразительностью: это были эскизы в терракоте и гипсе. Чувствовалось, что перед тобой не ремесленник, а поэт».
Парижский Салон 1885 года…
Антуан выставил свою скульптуру «Первая победа Ганнибала».
Он удостоен «почетного упоминания».
Но главная борьба за стремительный порыв в искусстве еще впереди, хотя имя Бурделя уже становится известным в художественных кругах.
Эмиль Пувийон сказал о нем в 1891 году:
«Бурдель преодолел преграды на пути к известности, особенно трудные для художника независимого и гордого, который никогда не поступается своими идеалами в угоду моде или Академии».
Судьба уготовила художнику великое испытание. В 1893 году Огюст Роден приглашает молодого мастера к себе в помощники.
Роден и Бурдель. Великий скульптор с мировым именем и талантливый ученик. Выдержит ли молодое дарование опаляющие лучи славы маэстро?