Мастера и шедевры. т. I
Шрифт:
В несколько ином ключе написан превосходный «Портрет жены Хуана Августина Сеана Бермудеса» — изображение супруги друга Гойи, художественного критика и автора первого словаря испанских живописцев. Этот холст отличает невероятная по раскованности виртуозность письма. Впервые я зримо увидел, почему Гойю, именно Гойю считают предтечей Эдуарда Мане. В полотне обнажена до предела живописная манера великого испанца, его бешеный темперамент, мастерство колорита. Сдержанно, с соблюдением всех законов вал ера написаны лицо и руки сеньоры, но зато с какою безудержной яростью набросаны краски одежды. В этом гениальность Гойи, не перешагнувшего барьер, отделяющий сырой этюд от завершенной картины. Франсиско писал а-ля прима, сразу, но он умел и знал все, потому нигде
Хвала Франсиско — сыну земли Арагона, сыну Испании!
ТЕОДОР ЖЕРИКО
Самолеты на трассе Париж-Москва совершили несколько необычных рейсов. Огромные серебристые машины, способные поднять сотню пассажиров или добрый десяток тонн груза, прилетели в Шереметьевский аэропорт… пустыми. Если не считать экипажа и двух-трех ящиков не более ста килограммов весом. Вот и все. Правда, каждый из небольших ящиков был застрахован на миллионы золотых франков.
Это были шедевры Лувра и других музеев. Гордость Франции. Всего пятьдесят две картины.
Выставка шедевров открыта в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
В экспозиции среди других замечательных произведений — «Бег свободных лошадей» кисти Теодора Жерико.
Живая античность в первозданной свежести глядит на нас с этой маленькой картины. Юные атлеты, сдерживающие на всем скаку коня, написаны с поразительной, микеланджеловской мощью. Но главное — экспрессия в решении движения. Весь холст словно пронизан энергией: ветер гонит по небу облака и заставляет трепетать одежды людей.
Солнце, начертав резкие тени, превращает всю группу в скульптуру, полную динамики.
Это полотно прекрасно по ритму и сотворено столь по — сегодняшнему, что не веришь в его возраст. А ведь шедевр создан полтора века назад, когда в живописи царили сухой классицизм и академическая рутина.
Жерико. Как мало мы знаем о трагической судьбе этого мастера, создавшего грандиозное полотно «Плот «Медузы»», художника, открывшего новую страницу в живописи.
Отгрохотала канонада наполеоновских баталий, и над поверженной Францией воцарилась недобрая тишина. Наступила реакция. Ничтожные Бурбоны, прикатившие в Париж в обозе победителей, только подтвердили крылатую фразу: «Когда умирает кот, начинают править мыши». Катастрофа, постигшая страну, внесла смятение в сердца людей. Ненависть к прошедшему, недоверие к будущему, ощущение несовершенства мира — все это рождало отчаяние, требовало ответа.
«Мы живем в гигантские и преувеличенные времена, — писал Байрон, — когда все, что уступает Гогу и Магогу, кажется пигмейским…»
В искусстве трещали устаревшие каноны. Рамки классицизма никак не могли вместить событий, потрясших Европу. В борьбе страстей родилось новое искусство — романтизм, призванный отразить всю сложность трудного времени.
Первым французским художником-романтиком был Жерико. Правда, когда большинство современников поняли его великую роль, он был мертв. И термин «романтизм» впервые появился в некрологе, посвященном Теодору Жерико.
Манифестом нового искусства было семиметровое полотно — трагический репортаж о кораблекрушении фрегата «Медуза». О гибели, постигшей в Атлантике его экипаж.
Конкретная, злободневная ситуация
Правительственные круги, продажная пресса иначе оценили эту картину. «Опасным бунтарем» величали они молодого автора. Как всякому мастеру, открывающему новые пути в искусстве века, Жерико довелось узнать трагедию непризнания. Светская чернь и буржуа Парижа не могли простить молодому живописцу героические образы, созданные им: слишком ярко они напоминали этой эгоистичной публике о ее недостатках, и поэтому ее гораздо более устраивало льстивое искусство Салона — банальное, заглаженное, далекое от современности.
Творчество Жерико шокировало власть имущих, и они обрушили на мастера лавину невзгод. Достаточно упомянуть, что при жизни художника ни одна его картина не была приобретена государством.
Рабы, останавливающие лошадей.
Что же это за «чудовище» — Жерико?
Холодно и пустынно на улице Мучеников. Горячее дыхание большого Парижа не долетает до ее обитателей. В маленькой, оклеенной серыми обоями комнатке тихо, только порой ветер хлопнет ставнями и зашелестит разбросанными по полу рисунками. В комнате почти пусто. Простая железная кровать, кресло да старый комод с мраморной доской. Вот и все убранство. На постели, словно вдавленный в подушки, лежит молодой человек. Его лицо, обрамленное черной всклокоченной бородой, похоже на восковую маску, крупный лоб покрыт испариной, в глубоко запавших глазах затаилась боль.
Жерико. Несчастья, будто сговорившись, обрушились на художника. Непризнание, бедность и, наконец, недуг, обрекший живописца на полную неподвижность, казалось, были призваны сломить мятежный дух мастера. Но Жерико не сдавался. Превозмогая страдания, наперекор всему он рисовал и записывал в дневник мысли, не дававшие ему покоя.
«Я считаю постыдными усилия некоторых людей, — писал смертельно больной Жерико, — изощряющихся в том, чтобы даже наши недостатки выдать за достоинства. Будем же поощрять наши истинные таланты — и у нас не возникнет надобности ублажать посредственность, которая как бы в силу самого своего количества надеется стать ведущей силой своей отчизны… Мне кажется, я уже слышу крики и протесты толпы людей, трепещущих, что я причиню вред их мелким интересам».
За неделю до смерти художника посетил Александр Дюма. Жерико только что пришел в себя после тяжелой операции позвоночника, перенесенной им накануне. Он лежал подобно мумии, страшный своей худобой, и рисовал. Дюма был потрясен.
Таков был неистовый романтик. В одной из своих заметок он говорил: «Человек подлинного призвания не боится препятствий, чувствуя в себе силы их преодолеть, они даже подобно дополнительному двигателю… часто становятся причиной самых удивительных произведений. Именно к этим людям должна быть устремлена забота просвещенного правительства; только поощряя их и используя их способности, можно утвердить славу нации — это они оживят эпоху…» Вскоре Жерико не стало. Он был погребен как самый бедный человек во Франции, непризнанный и забытый. Ему было всего тридцать два года.
Борьбу Теодора Жерико с рутиной продолжил юный друг художника Эжен Делакруа. 27 января 1824 года, день спустя после гибели товарища, он записал в дневнике: «Бедный Жерико, я часто буду думать о тебе! Мне кажется, твоя душа будет витать иногда около моей работы».
Плот «Медузы». Фрагмент.
И Делакруа был верен делу своего друга. В том же 1824 году он потряс Салон своим полотном «Резня на Хиосе», повествующем о трагических событиях в Греции.