Мастера и шедевры. Том 2
Шрифт:
Далеко, далеко глядит в века этот предельно честный, простодушный, мудрый человек.
Коренной сибиряк… Суриков.
Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? — Я тот же, что и был и буду весь свой век: Не скот, не дерево, не раб, но человек.Эти гордые строки начертаны Радищевым.
Они весьма близки по духу героям картин Василия Сурикова, хотя они, персонажи полотен русского живописца, порою очень далеки от радикальных
Но дух вольности, мужества, непреклонности роднит неистовые слова Радищева со всем внутренним строем эпических картин великого сибиряка…
Вглядитесь в истерзанные пытками, смертными муками, но непокоренные, мятежные лица стрельцов в «Утре стрелецкой казни».
Подойдите ближе к огромному холсту «Боярыня Морозова». Всмотритесь в бледный лик яростной проповедницы, и вас поразит огонь неукротимости, твердости, несломленности Морозовой.
«Степан Разин» — атаман на миг задумался, может, он уже чует лютую казнь, но до конца его не победить!
«Не раб, но человек!» — провозглашает Суриков в своих полотнах-эпопеях.
Он утверждает вольную душу народа, испытавшего немало горя и бед, но оставшегося сильным, честным и добрым.
И. Крамской. Портрет И. Шишкина
ИВАН ШИШКИН
Как поистине велики художники, у которых неизбывный запас духовных сил и жизненных наблюдений выливается в форму предельно ясную, простую, доступную самому широкому зрителю.
Искусство таких мастеров лишено даже намека на какую-то особую усложненность либо закодированность; наоборот, вся философия их полотен — это гимн живой природе, красоте натуры.
Эти живописцы, как правило, чуждаются эффектов, ошеломляющих состояний.
Их творчество напоминает неторопливую песнь, эпическую и привольную, а полотна требуют пристального, неспешного разглядывания, порою вслушивания, ибо каждая картина такого художника населена множеством звучащих деталей, дающих в сумме ни с чем не сравнимое, никогда не покидающее нас впечатление.
Лучшие холсты подобных художников становятся вехами в развитии искусства страны, в которой они жили и писали.
Соотечественники гордятся их картинами как национальными сокровищами, настолько велико обобщенное чувство гражданственности и ощущения Родины в этих реалистических станковых произведениях.
Казалось, что могло в середине XIX века быть привычней и обыденней для любого жителя средней полосы России, чем вид соснового леса или поля спеющей ржи?
И однако, надо было появиться Ивану Шишкину, чтобы создать творения, которые до сих пор являются непревзойденными произведениями ландшафтного искусства, в которых с поразительной ясностью как будто впервые видишь новые заповедные места.
Перед нами предстают буйные хвойные заросли, тучные нивы, неоглядное раздолье Отчизны.
Никто до Шишкина с такой ошеломляющей открытостью и с такой обезоруживающей сокровенностью не поведал зрителю о своей любви к родному
Ведь сколько художников до него видели все это богатство.
Бери кисть, палитру, холст — пиши!
И однако, парадокс всякого большого создания истинного художества заключается в том, что оно бесконечно доступно и в то же время непостижимо сложно в своей непередаваемой простоте, требующей от автора великой зоркости души, богатства сердечного добра и, главное, безграничной любви к природе, миру людей.
Не в роскошном колорите, не в мудреной архитектонике композиции, не в сюжетных ухищрениях сила полотен Шишкина. Нет, картины мастера предельно, порою до наивности непритязательны, незамысловаты. Но в этой на первый взгляд кажущейся несложности — исполинский темперамент дара русского живописца.
Невольно задаешь себе вопрос: почему Иван Шишкин, живописец ровного, сильного, спокойного темперамента, вызвал такую бурю чувств у своих противников?
Едва ли кто из старых русских художников, кроме, пожалуй, Виктора Васнецова, исторг такую кипень критики, как Шишкин.
В чем здесь секрет?
В открытой приверженности мастера к любимой им теме? Пожалуй, в том, что искусство Ивана Ивановича Шишкина, как, впрочем, и искусство Кипренского, Брюллова, Александра Иванова, Репина, Левитана, требовало огромной школы, знания и непрестанного, тяжелейшего труда.
Все эти свойства потеряли свою притягательность, когда в мир искусства шагнули тысячи дилетантов, которые за счет изрядного грохота сделали все, чтобы смять, сломать традиции, а манеру исполнения своих опусов сделать любой, то есть вседозволенной.
Цветы на опушке леса.
Взгляните на старые семейные фото.
На добрые морщинки в уголках глаз деда. На серьезно смотрящих в фотоаппарат молодых отца и мать.
Наконец, окиньте взором себя, несмышленого мальчишку или юнца…
Невыразимые чувства рождают эти незамысловатые, выцветшие изображения.
Почему?
Потому, что каждая из них вызывает поток ассоциаций.
Встревоженная память мгновенно отвечает рядом наплывающих один на другой образов.
Нечто подобное испытываешь, глядя на картины больших художников, увиденные в детстве, слушая романсы и песни, которые пел в школьном хоре или запомнил в юности.
Попробуйте, сходите на «Синюю птицу» Метерлинка во МХАТ, и вы захлебнетесь от воспоминаний.
Все, все, как живое, предстанет вновь.
И сани, и синяя московская зима, и торжественная тишина, и восторг мига, когда открывается волшебный занавес.
Все это наша жизнь.
Когда я слышу нападки «знатоков» на Чайковского — это «мол, слишком понятно и тривиально», — или внимаю претензиям к старому МХАТу — «это прекрасно, но, простите, надо идти дальше», или о Шишкине и Айвазовском — «донельзя банально, ведь все это миллион раз видано в плохих репродукциях», — невольно мне становится грустно.