Мастера. Герань. Вильма

Шикула Винцент

Мастер ухмыльнулся и немного погодя спросил: — Ты полагаешь, мы немцев выгоним? Думаешь, это удастся?

— Одни не выгоним, — ответил Карчимарчик.

— Зачем же тогда вербуешь людей? — спросил Гульдан. — Зачем затеваешь дело, исход которого тебе самому не ясен? Раз нет уверенности в успешном исходе, никто не имеет права вербовать людей. Кто вербует, тот несет и ответственность.

— Мы все должны нести ее, — сказал Карчимарчик.

— Это ты так говоришь, — сказал Гульдан. — Может, и другие так говорят, каждый по-своему толкует ответственность, каждый по-своему ее и несет. Главная наша беда в том, что мы не едины, никогда не держимся вместе, не уважаем друг друга, мы недоверчивы, мечемся от

одного к другому, срамим соседа, а тот срамит нас. Вечно унижаем кого-то и вечно ищем виновного — и не только сейчас, даже в мирное время, когда всюду покойно, мы меж собой непрестанно воюем. Какая уж тут ответственность? Что это за ответственность? Вечно мы кого-то судим, часто не разобравшись, была ли промашка, не узнав, чем она вызвана. Собственных ошибок боимся, скрываем их, боимся настолько, что не смеем назвать их подобающим словом, а скорее прикрываем лозунгом, подсунутым кем-то чужим из добрых ли, злых побуждений, а может, просто потехи ради. Смешная она, эта наша ответственность! Почти все, что делаем, смешно и комично, но мы и смех свой скрываем, боимся, что и он нас не вывезет — такой он убогий и горький, — боимся, как бы и он не сделал нас посмешищем перед заграницей.

— Это не совсем так.

— Именно так. Гордости у нас нет. Ни гордости, ни сплоченности. Будь мы о себе лучшего мнения, будь мы сплоченней, мы бы и с чехами легче столковались. Но мы вздорили с ними до последней минуты, пока вокруг нас не затянулась петля. В конце концов нами стали торговать; французы и англичане, на которых мы так надеялись, скрепили подписью приговор, который придумала и вынесла кучка мерзавцев. Что нам оставалось? Головы не снесли, так хоть шапку спасли. Да вот беда — шапка оказалась мала. Сперва-то сдавалось — мы в выигрыше, по крайней мере себя сбережем, но с каждым часом положение ухудшалось. И повсюду так. Плодилась глупость, беда шла за бедой. Пала Польша, пришел черед Франции, и она пала, Англия оказалась на краю катастрофы, были разбиты и многие другие страны, а сколько погибло русских и украинцев, никто и не знает, сколько погибло их и сколько еще погибнет, хотя уже наступил поворот. И даже теперь мы не едины. Одни за самостоятельность и держат сторону братиславского правительства, другие тоже за самостоятельность, но действуют заодно с партизанами, стремятся помочь им, соединиться с ними, а третьи — за Чехословакию, мечтают о старой республике, где иным и неплохо жилось; но для большинства она вроде пугала, потому они за новую, лучшую Чехословакию, где слово чеха и слово словака будут равны. Некоторые слушают Лондон, получают оттуда приказы, другие вострят слух на восток, ждут оттуда помощи. А почему бы нам и впрямь не дождаться русских, Советского Союза? Почему заранее было не договориться с ними?

— Откуда ты знаешь, что не договаривались? Может, такое и было. Мы против них воевали, и правительство не могло вести с ними переговоры, во всяком случае открыто. Но это уже нас не касается, теперь недосуг рассуждать. Пришло время действовать.

— Нет, я не пойду, — сказал мастер. — И Имро не позволю идти.

— Кто знает, может, и пожалеешь, — сказал Карчимарчик.

— Не пожалею.

— Как знаешь. А все же подумай, подумай еще!

На том они и расстались.

22

А Киринович опять подался тогда в Братиславу. Перед уходом из дому — хотя обычно он этого не делал — предупредил жену, чтоб была осмотрительна. И еще посоветовал ей не оставаться на ночь в имении, а пойти лучше в Церовую и там заночевать у родителей.

— За меня не тревожься! — успокаивала его Штефка. Стоя у дверей, она провожала мужа веселой улыбкой. — Я еще ни разу не потерялась, до сих пор меня никто не украл, не украдет и теперь, за меня не тревожься!

Но управляющий для верности забежал и

к Ранинцу и попросил его, как самого толкового и здравомыслящего человека, присмотреть за женой, коли понадобится.

— Вы, Ранинец, — человек разумный и надежный, — старался он улестить его, — знаете, как нынче дела обстоят, объяснять вам не надо. У меня, как обычно, в Братиславе сегодня по горло всяких хлопот. Не знаю, удастся ли к вечеру воротиться. Поэтому, прошу вас, приглядите, если понадобится! Нечего тут разводить партизанщину! Кто хочет партизанить, пусть отправляется в горы, на север, там места вдосталь! Главное, Габчо и Онофрея надо держать в узде, да и не худо бы за Вишвадером приглядеть. Не нравится он мне, особенно в последнее время не нравится. Сами знаете, каковы все они! Надо, чтобы в имении был порядок. Ведь, ежели сами тут не удержим порядка, никто не станет его наводить. Смутное время нынче, поистине смутное! Положение серьезное, к тому же неясное, сам черт рога сломит. Съезжу-ка в Братиславу, может, что и поразнюхаю. Потом вас обо всем извещу. А пока меня не будет, приглядите, чтоб тут не стряслось чего. Вы меня понимаете?

— Понимаю, понимаю, конечно понимаю.

— И еще кое-что. Видите ли, тут жена моя. Да что я вам толкую? Одно слово — женщина. — Управитель заглянул батраку прямо в глаза: — Женщина, а вы умный человек. Вижу, вы меня понимаете. Более толкового и понятливого человека тут не найти.

— Пан управитель, положитесь на меня! Смело можете положиться!

— Вы, Ранинец, человек женатый…

— Тридцать годков, пан управитель, целых тридцать годков.

— Вы человек женатый и всякое пережили.

— Эхе-хе, чего только я не пережил! Право слово, всякое пережил! Всяко бывало!

— Сегодня даже лучше никуда не ходите. Оставайтесь-ка в имении. Тут житницы, у нас еще зерна порядком. Наведайтесь в конюшни, обойдите хлева. И следите за Габчо! Следите за Вишвадером! А заблажит вдруг Онофрей, так и с него глаз не спускайте! Иной раз и слова достаточно, Онофрей вас слушает, я заметил, что слушает. А потребуется — поговорите с ним!

— Так-так! Ей-богу, схожу к нему, пан управитель. Сейчас же схожу к нему поговорю.

— Зачем же так торопиться, Ранинец? Я только к тому, чтоб тут был порядок. Уверенность — это все же уверенность.

— Это уж точно, — согласился Ранинец. — Уверенность — это все же уверенность.

— Значит, я могу на вас положиться.

— Смело можете положиться.

— А что до моей жены…

— Пан управитель, и тут будьте спокойны.

— Не сказать, чтоб она боялась. Она не робкого десятка.

— Смелая женка! Истинно смелая женка, пан управитель! Право слово, посмотрел бы я на того, кто посмел бы ее изобидеть!

— Я не о том. Пан Ранинец, знаю, из здешних ее никто не обидит.

— И думать не думайте, пан управитель! Умная женка. Все ее уважают. И Габчо, и Онофрей тоже. Посмей кто ее обидеть, и Габчо и Онофрей тоже стали бы за нее горой. Честное слово! Поверьте моему честному слову!

— Теперь, знаете, время смутное. Разные ходят слухи. В любую минуту может все измениться, повернуться, перевернуться. Не обязательно даже, чтоб с человеком невесть что и случилось, но всякие разговоры на него действуют, человеку впечатлительному и чуткому что угодно приходит на ум.

— И то сказать, — подтвердил Ранинец. — Пан управитель, в ваших словах великая правда!

— Знаете, иной раз бывает тоскливо. Бывают же такие минуты, правда?

— А как же, бывают.

— Вдруг тоска возьмет.

— Вдруг возьмет, а как же!

— А женщины, они и вовсе впечатлительные. Иной раз и сами не знают, что с ними.

— Пан управитель, согласен с вами. Впечатлительные они. Иной раз и сами не знают, что с ними, не знают, что с ними. Вполне с вами согласен.

— Наведайтесь к ней!