Мастеровой. Революция
Шрифт:
В гимназии Ее Императорского Величества, в других гимназиях губернии и даже в реальных училищах появились отставные офицеры. Не менее двух учебных часов в неделю в каждом старшем классе они вещали о славных подвигах великих предков – от Рюрика до нынешних времен. О великих деяниях его сиятельства Юсупова-Кошкина, отдавшего жизнь за Родину… При этих словах Соколова вздрагивала помимо воли. Прижимала к губам белоснежный шелковый платок. И изо всех сил старалась, чтобы слезы, наполнившие глаза, не прочертили предательские мокрые дорожки по щекам.
Она заперла воспоминания в чулане памяти? Но они рвутся наружу!
Приходится обуздывать их и исполнять высочайше
Отставной штаб-ротмистр Коновальцев, приставленный к Тамбовской Ее Императорского Величества гимназии, непременно требовал, чтоб и педагоги патриотически просвещались, вникали и сами несли положительный заряд гимназистам. Дабы на корню задушить любые ростки вольнодумства и нигилизма, для которых юные невинные души – самая питательная почва.
Юлия теперь регулярно читала газеты. Быть уличенной, что не слышала о «судьбоносном» выступлении в Думе кого-то из князей, представляющих монархическое большинство, означало неизбежность доноса Коновальцева директору. Обуреваемый самыми лучшими чувствами и горящий беспредельным ура-патриотизмом, отставной драгун гневно крутил усы, метал громы и молнии, заявляя: а не пора ли перевести такого педагога из императорского в ординарное заведение? Туда, где денежное довольствие ниже раза в полтора…
Соколова прекрасно сознавала разницу между патриотизмом истинным, до самопожертвования, как у Юсупова-Кошкина и его пластунского отряда, и пустой трескотней. Но – молчала. Любое слово поперек приведет к тому, что попечительский совет гимназии немедленно отнесет ее к вольнодумцам, а то и к потенциальным карбонариям. Сегодня она сомневается в программе гимназии, а завтра примкнет к бомбистам-эсерам – так считали деятели вроде Коновальцева, чья служба закончилось задолго до германского нашествия.
Души шести гимназисток, порученных попечению Соколовой, изнывали от патриотического изобилия, в том числе – от постоянного повторения саги о подвиге и самопожертвовании Осененного Юсупова-Кошкина. Каждая принадлежала к родовитой семье, и ни одной из них не выпало столько чести, сколько Юсуповым. Обидно!
12 марта, развернув перед уроком очередную газету, чтобы зачитать барышням наиболее патетические строки, Юлия увидела большую статью от собственного корреспондента «Петроградских ведомостей» в Рейхе. Автор возмущался, что часть подданных российского царя до сих пор насильно удерживается в Германии. Рейхсминистр иностранных дел, принявший корреспондента, заверил, что остались только добровольцы. Как пример он привел рабочих завода «Ганомаг» в Гамбурге. Там трудятся восемь бывших россиян, все получили подданство кайзера Вильгельма. Немец показал журналисту номер «Фелькише Беобахер» с фотографическим снимком рабочих. «Ведомости» перепечатали его.
Газетные листы вдруг выпали из рук, плавно опустившись на крашеные доски. Классная комната с портретом императора качнулась и поплыла, словно в тумане… Она подхватила газету с пола и впилась в фото глазами – до боли, до слез. Один из остарбайтеров был снят вполоборота, лица почти не видно. Но сердце дополнило увиденное: это – он!!!
Юлия заставила себя успокоиться. Очевидно же, что она находится в плену самообмана. Точно так, как в прошлый раз, когда едва не набросилась на бедно одетого работягу в Исаакиевском соборе. Нельзя видеть Федора в любом, кто отдаленно похож на него!
Логики и рассудка хватило надолго. Примерно на сутки.
Понимая, что делает вопиющую глупость, Соколова оформила отпуск на месяц, рискуя потерять чрезвычайно выгодное место. Жгла душу и разлука с девочками – она как-то прикипела к
Перед выездом Юлия Сергеевна забрала из банка сбережения и никому не сказала, куда и зачем едет.
Зареклась: если увиденный на фото – не он, больше никогда не допустит безумства. Коль германский фотограф запечатлел совершенно другого мужчину, что, скорее всего, так и есть, предстоит смириться. Федор мертв, и его не воскресит никакая безумная надежда.
О том, что скрываться под маской ординарного остарбайтера и хранить инкогнито Федору приходится по веской причине, барышне даже в голову не пришло.
Глава 2
Заводоуправление компании «Ганомаг» находилось в пригороде Гамбурга Линден-Лиммер. Там Федору бывать не приходилось.
Утром 15 марта мастер Бергман не позволил приступить к работе. Он осмотрел подчиненного заплывшими жиром глазками и веско произнес:
– Клаус! Тебя изволило вызвать начальство. Жди герра Эрихмана.
– Да, герр мастер, – кивнул Федор. – Но что будет с моей сменной выработкой?
– Ничего, – развел руками толстяк. – Прогул тебе не запишут. Но и выработки не будет. Вернешься – наверстаешь, что успеешь. Думаешь, мне легко? Лучших рабочих призвали в армию, но норма выработки осталась прежней. Хоть сам становись к станку.
Никакого сочувствия проблемы мастера у Федора не вызвали, а вот само приглашение встревожило. Как любой, живущий во вражеском государстве под чужой личиной, он постоянно ощущал чувство особого холода. Его не прогнать даже в горячей бане. Пусть никто тебя не засылал сюда, не давал задания, но Федор сам себе тайный агент. Он не связан с какой-либо разведгруппой и не должен слать сообщения в Центр, потому не будет засвечен и провален некомпетентным связником… Только все равно он на холоде. Любая ошибка чревата катастрофой. Провал равносилен смерти – кайзеровские власти не простят ему краха под Ригой. Перед казнью вывернут наизнанку, чтобы вытрясти каждую крупицу знаний о Зеркальном Щите.
За полгода в Рейхе Федор не отставил магию, но развивал ее в направлении контроля и сдерживания сугубо внутри себя. Играл в цеховой команде в английский футбол вратарем. Приходилось следить, чтобы Щит не отразил мяч, летевший в него с силой пушечного ядра и сбивавший с ног. Лишь один раз не удалось: мяч унесся обратно к игроку. Но Федор успел выставить кулак – будто бы отбил.
Воспоминания о спорте прервал инженер Эрихман, возглавлявший цех металлообработки. В первую очередь Федор обратил внимание на белый воротничок начальника, бывший признаком особого случая. Поверх длинного сюртука инженер набросил серый плащ-разлетайку английского покроя. Английским был и котелок. Худой, длинный и узколицый, инженер мог бы сойти за жителя Альбиона, если бы отрастил типические британские усы. Только Эрихман тщательно брился, оставляя лишь короткие бакенбарды.
– Клаус Вольф! Следуйте за мной. Заводское начальство желает вас видеть.
– Да, герр инженер, – поклонился Федор.
Покинув цех, они отправились к закрытому черному экипажу. По сравнению с довоенным Парижем Гамбург здорово проигрывал в моторизации. Прежняя война и начавшаяся новая привели к изъятию авто у частных владельцев на нужды армии. Дальновидные заводчики теперь предпочитали гужевой транспорт: не отберут. А если даже так, то не столь велик убыток.
Федор занял место на переднем сиденье, лицом к спутнику. Тот больше не проронил ни слова. Лишь на прямой вопрос – что их ждет в Линден-Лиммере – инженер ответил: не имею понятия.