Мастерство романа
Шрифт:
Шоу обладал одним из наиболее важных для литературного гения качеств: упорством. Промахнувшись два раза, он пробует снова. Научная гениальность не оправдала его надежд; он обращается к гениальности артистической. Герой романа «Любовь художников»напоминает Бетховена. Публика смеется над его музыкой, которую, по всеобщему мнению, невозможно исполнять; но он не обращает внимания и продолжает творить. И вот в романе наступает долгожданный момент, когда одно из произведений композитора — концерт для фортепиано с оркестром — с триумфальным успехом встречается публикой. Согласно логике событий, это должно было произойти в конце романа. Но Шоу располагает его в середине. Тотчас перед ним встает проблема: чем заполнить остальные сто или более страниц книги? Разумеется — как и в любом из его романов — еще остается множество второстепенных героев, чьи любовные похождения и интриги составляют содержание оставшихся глав. Но на этот раз мы видим, как Шоу оказывается жертвой своей старой дилеммы. Если его герой наделен гениальностью, если он герой, движимый осознанием собственного призвания, то, значит, любовь, интриги и все прочие романтические треволнения, составляющие содержание любого романа, не имеют к нему никакого отношения. В таком случае, что же ему делать?
В
В возрасте двадцати шести лет Шоу начинает посещать собрания социалистов. Он читает Карла Маркса, становится членом Фабианского общества, с огромным успехом участвует в дебатах. В июле 1883 года он принимается за свой пятый роман «Бессердечный человек», вышедший в свет под названием «Неуживчивый социалист». На этот раз он знает, к чему именно стремится. Но, что важнее, он знает, кем он хочет стать. Таким образом, теперь от него требовалось лишь создать образ такого героя, который был бы проекцией самого Шоу. Главной темой осталось то же, о чем шла речь в его ранних романах: о том, что человек, глубоко сознающий свое внутреннее предназначение остается весьма безразличен к собственному счастью. Его герой, Сидней Трифьюзис, является убежденным до мозга костей социалистом; он также богат, умен и способен наилучшим образом излагать собственные мысли. Таким образом, в отличие от героев первых трех романов, он в действительности знает, что ему делать, даже если он всего лишь способен говорить. И здесь Шоу задумывает совершенно нелепый сюжет — один из наиболее неуместных в романе; он заставляет Трифьюзиса доказывать свое безразличие к личному счастью. Еще до начала самого романа Трифьюзис женится на молодой красавице; но затем он ощущает, насколько чуждо ему семейное счастье. «Любовь теряет надо мной свою власть; ей противятся все мои силы, не будучи в состоянии примириться с этим». В результате он уходит от своей жены, решая жить собственным трудом, и устраивается на работу садовником в одной из школ для девочек старших классов. Разумеется, девочки увлечены новым садовником, которого выдают манеры джентльмена. Когда его жена приезжает в школу, чтобы навестить одну из ее учениц, он срывает маску, но все-таки уговаривает жену вернуться в Лондон. Дальнейшее развитие событий уже не имеет значения; книга расплывается на уровне абсурдного самодовольства. Однако то, что в действительности удалось Шоу, так это изменить пассивный, негативный характер своего героя на человека, с которым читатель может почувствовать собственную «идентичность». Половина школьниц влюбляется в Трифьюзиса; он флиртует с ними, но отказывается от какой бы то ни было любовной истории, — ведь это противоречило бы главной мысли романа о том, что в жизни героя есть вещи поважнее, чем любовь. Совершенно ясно, что Шоу в конце концов напоролся на подводный камень опасного соединения двух взаимоисключающих противоположностей: романтизма и анти-романтизма.
По всей вероятности, этот урок опятьне пошел ему на пользу. Впоследствии, несколько лет спустя, он предпринял еще одну попытку написать роман, допустив при этом все прежние ошибки, что и в ранних произведениях. Роман рассказывал о молодом докторе по имени Кинкейд, который переезжает в богатый сельский округ, чтобы заняться там медицинской практикой. Его коллега доктор Мэддик по характеру человек слабовольный и приукрашивает правду для своих богатых пациентов, — Шоу всегда необходим какой-нибудь слабовольный человек, чтобы подчеркнуть достоинства героя. У Мэддика красавица-жена — особа романтическая и неудовлетворенная, готовая завести роман с Кинкейдом. Возможно, что пределом мечтаний Шоу о собственном герое мог бы стать не образ инженера или композитора, но образ доктора. В него влюбляются все его пациентки, но на удовлетворение их желаний он пойти не может; а это ставит вопрос: что же он еще способен делать, кроме как стоять со скрещенными руками на груди, молчаливо наблюдая своим суровым взглядом за тем, что происходит вокруг? Ответ приходит к Шоу спустя полсотни страниц, когда он понимает, что вновь попал впросак; фрагмент начатого романа был опубликован уже после смерти писателя под заголовком «Незаконченный роман». Это была его последняя попытка. Но урок все же показателен. Смысл заключается в том, чтобы образ героя исходил из образа самого писателя. Чтобы он отражал усилия самого автора, чувство его собственного призвания и идентичности. И прежде всего ее. Начиная с «Неуживчивого социалиста»он перестал «открывать» самого себя; он начал себя создавать. Или, если быть более точным, в социализме он нашел свою «внешнюю душу», свою способность убеждать. (Затем его сменила вера в сверхчеловека и жизненную силу). Этот урок пригодился ему в пьесах, за которые он взялся несколько лет спустя; его анти-романтические герои: Тэннер из «Человека и сверхчеловека», Хиггинс в «Пигмалионе»— наделены способностью четко формулировать собственные убеждения. Вы никогда не сможете написать по-настоящему удачную пьесу — или роман — с героем, который не знает, чего он хочет.
На ум приходит еще один интересный пример. Наряду с Хемингуэем, Скоттом Фицджеральдом и Фолкнером Натэниэл Уэст, без сомнения, является одним из наиболее значительных американских писателей тридцатых годов. Однако до сих пор он мало известен. Почему? Ответ заключен в двух его крупных романах «Подруга скорбящих»и «День саранчи». «Подругой скорбящих» является на самом деле молодой нью-йоркский журналист, в чью обязанность входит отвечать на письма читателей, испытывающих
Роман, без сомнения, достигает своей главной цели, выражая ощущение трагедии, протеста жизни. Подобно Ивану Карамазову у Достоевского, «подруга скорбящих» ощущает потребность «вернуть Богу свой билет». Трудность заключается в том, что большинство литературных произведений не может быть основано исключительно на чувстве бессмысленности и безнадежности жизни, и позже я объясню, почему это так. Писатель в равной степени должен знать как то, что он хочет, так и то, что он не хочет. Уэст слишком устал от жизни, все вокругвызывает у него отвращение. Та же неразрешимая проблема находится в центре романа «День саранчи», рассказывающем о неудачниках — обитателях Голливуда. Скучные сцены в нем скучны, бессмысленные эпизоды бессмысленны, тошнотворные — тошнотворны, и при этом отсутствует какое-либо позитивное начало, которое уравновешивало бы все эти негативные черты. Проблема Уэста оказалась чрезвычайно близка к проблеме ранних романов Шоу, — это полное отсутствие «внешней души», образа самого себя. Уэст осознал это и попытался преодолеть ее в своем следующем романе. Это история о журналисте, нанимающем молодую девушку для того, чтобы она попыталась проникнуть в группу распутных богачей, совершающих круиз в «дружеской компании». Единственное, что его интересует, — лишь «сенсация», которую он надеется раскопать во время этой встречи. Но после того, как девушка его покидает, внезапно он ощущает давно забытое чувство душевного волнения, вызвавшего к жизни те ценности, которых он всегда избегал... Но Уэст так и не закончил свой роман. Он разбился в автокатастрофе — по причине собственной неосторожности — в возрасте тридцати семи лет. Его биограф Джей Мартин отмечает: «Уэст так толком и не научился водить машину, потому что всегда быстро уставал от механической рутины вождения», — совсем как «подруга скорбящих», устававший от рутины бытия. В этом случае можно сказать, что его смерть, подобно его книгам, стала поворотом к обретению собственного образа. «Подруга скорбящих» столь же негативен и пассивен, как и Роберт Смит в «Незрелости»Шоу. Но Уэст в отличие от Шоу не имел никакой возможности развить образ самого себя. Поэтому его произведения, несмотря на их правдивость и блестящий литературный стиль, большей частью остаются невостребованными.
Начиная с пенталогии «Назад к Мафусаилу»Шоу, наконец, обращается к роли собственного образа в искусстве. «Искусство является волшебным зеркалом, в котором вы заставляете невидимые мечты отражаться в видимых образах. Зеркало нужно вам для того, чтобы видеть собственное лицо; произведения искусства нужны вам для того, чтобы увидеть свою душу». Иными словами, роман представляет собой вид зеркала мечты, в котором писатель пытается найти отражение собственного я. Вывод проповедника искусства у Шоу звучит: «Вы сможете создать только самого себя».
Теперь, переходя к практике, ответом любого так называемого писателя на первый поставленный нами вопрос «Кто я есть?» становится ответ на вопрос «Кем я хочу стать?». Иными словами: если он, подобно доброй фее, превратившей Золушку в принцессу, обладает силой волшебного преображения, то с кем ему себя идентифицировать? С Юлием Цезарем, Леонардо да Винчи, Колумбом, Шекспиром, Генри Ирвингом, Джеком Дэмпси, Чарли Чаплином? Это звучит, как шарада; но на самом деле, это первый необходимый шаг на пути к творчеству.
Разумеется существует тысяча способов, как использовать собственный образ. В «Неуживчивом социалисте»Шоу применяет его более непосредственным образом: он проецирует идеальный вариант самого себя. Фредерик Ролф, маргинальный гомосексуалист, страдавший паранойей, задает себе вопрос: «Кем бы я хотел стать?», и отвечает: «Римским папой». В результате возникает роман «Адриан Седьмой». В «Войне и мире»Толстой разделяет свой образ на два диаметрально противоположных характера, раскрывая его одновременно в Пьере и князе Андрее. В «Преступлении и наказании»убийца Раскольников представляет собой часть души своего создателя, Достоевского, но это вовсе не означает, что Достоевский когда-либо убивал или же хотел стать убийцей. Наконец, достигнув ясности собственного образа, автор может сохранить его и внесвоего произведения. Так, образ самого Флобера представлен в его «Госпоже Бовари»; но «Госпожа Бовари»могла быть написана исключительно человеком, посвятившим себя литературному творчеству, подобно монаху, давшему обет безбрачия. Она не могла быть создана человеком, лишенным могущества собственного образа.
Студенты были восхищены идеей образа самого себя, равно как и озадачены ею. Один из них спросил меня: «Как вы можете прийти к образу самого себя, если у вас нет чувства собственного призвания? Я имею в виду то, что вы встаете утром потому, что знаете: вам надо идти на занятия. И вы идете на занятия, потому что знаете: вам нужен аттестат, чтобы найти хорошую работу, и вы являетесь членом общества, где идет конкурентная борьба. Но это не является вашимпризванием. Это навязано вам извне». Это было хорошее замечание, и я понял по реакции остальных, что они точно знали, о чем идет речь. Я попытался ответить на этот вопрос тем, что каждый из нас обладает некимпризванием, даже если оно полностью состоит из повседневной рутины и привычек. Каждый из нас чего-то хочет. Только вы сами в состоянии взглянуть в лицо будущей смерти, чтобы доказать, что обладаете необычайно сильной жаждой жизни. В критические моменты невидимое призвание всплывает над волнами, подобно чудовищу из Лох-Несса. Проблема состоит в том, чтобы вытащить его наружу. А это уже задача творчества и настоящей литературы. И чтобы помочь себе сделать это, вы пишете романы.