Мать. Дело Артамоновых
Шрифт:
— Николай бежал… из тюрьмы!..
— Какой? — хрипло спросил Егор, поднимая голову с подушки. — Их там двое…
— Весовщиков… Идет сюда!..
— Чудесно!
Он уже вошел в комнату, запер дверь на крюк и, сняв шапку, тихо смеялся, приглаживая волосы на голове. Упираясь локтями в диван, Егор поднялся, крякнул, кивая головой:
— Пожалуйте…
Широко улыбаясь, Николай подошел к матери, схватил ее руку:
— Кабы не увидал я тебя — хоть назад в тюрьму иди! Никого в городе не знаю, а в слободу идти —
— Как это ты ушел? — спросила мать.
Он неловко присел на край дивана и говорил, смущенно пожимая плечами:
— Случай подвернулся! Гулял я, а уголовные начали надзирателя бить. Там один есть такой, из жандармов, за воровство выгнан, — шпионит, доносит, жить не дает никому! Бьют они его, суматоха, надзиратели испугались, бегают, свистят. Я вижу — ворота открыты, площадь, город. И пошел не торопясь… Как во сне. Отошел немного, опомнился — куда идти? Смотрю — а ворота тюрьмы уже заперты…
— Гм! — сказал Егор. — А вы бы, господин, воротились, вежливо постучали в дверь и попросили пустить вас. Извините, мол, я несколько увлекся…
— Да, — усмехаясь, продолжал Николай, — это глупость. Ну, все-таки перед товарищами нехорошо, — никому не сказал ничего… Иду. Вижу — покойника несут, ребенка. Пошел за гробом, голову наклонил, не гляжу ни на кого. Посидел на кладбище, обвеяло меня воздухом, и одна мысль в голову пришла…
— Одна? — спросил Егор и, вздохнув, добавил: — Я думаю, ей там не тесно…
Весовщиков безобидно засмеялся, тряхнув головой.
— Ну, теперь у меня голова не такая пустая, как была. А ты, Егор Иванович, все хвораешь…
— Каждый делает что может! — ответил Егор, влажно кашляя. — Продолжай!
— Потом пошел в земский музей. Походил там, поглядел, а сам все думаю — как же, куда я теперь? Даже рассердился на себя. И очень есть захотелось! Вышел на улицу, хожу, досадно мне… Вижу — полицейские присматриваются ко всем. Ну, думаю, с моей рожей скоро попаду на суд божий!.. Вдруг Ниловна навстречу бежит, я посторонился, да за ней, — вот и все!
— А я тебя и не заметила! — виновато молвила мать. Она рассматривала Весовщикова, и ей казалось, что он как будто легче стал.
— Верно, товарищи беспокоятся… — почесывая голову, сказал Николай.
— А начальства тебе не жалко? Оно ведь тоже беспокоится! — заметил Егор. Он открыл рот и начал так двигать губами, точно жевал воздух. — Однако шутки прочь! Надо тебя прятать, что нелегко, хотя и приятно. Если бы я мог встать… — он задохнулся, бросил руки к себе на грудь и слабыми движениями стал растирать ее.
— Сильно ты расхворался, Егор Иванович! — сказал Николай и опустил голову. Мать вздохнула, тревожно обвела глазами маленькую, тесную комнату.
— Это мое личное дело! — ответил Егор. — Вы, мамаша, спрашивайте о Павле, нечего притворяться!
Весовщиков
— Павел ничего! Здоров. Он вроде старосты у нас там. С начальством разговаривает и вообще — командует. Его уважают…
Власова кивала головой, слушая рассказы Весовщикова, и искоса смотрела на отекшее, синеватое лицо Егора. Неподвижно застывшее, лишенное выражения, оно казалось странно плоским, и только глаза на нем сверкали живо и весело.
— Дали бы мне поесть, — ей-богу, очень хочется! — неожиданно воскликнул Николай.
— Мамаша, на полке лежит хлеб, потом пойдите в коридор, налево вторая дверь — постукайте в нее. Откроет женщина, так вы скажите ей, пусть идет сюда и захватит с собой все, что имеет съедобного.
— Куда же — всё? — запротестовал Николай.
— Не волнуйся — это немного…
Мать вышла, постучала в дверь и, прислушиваясь к тишине за нею, с печалью подумала о Егоре:
«Умирает…»
— Кто это? — спросили за дверью.
— От Егора Ивановича! — негромко ответила мать. — Просит вас к себе…
— Сейчас приду! — не открывая, ответили ей. Она подождала немного и снова постучалась. Тогда дверь быстро отворилась, и в коридор вышла высокая женщина в очках. Торопливо оправляя смятый рукав кофточки, она сурово спросила мать:
— Вам что угодно?
— Я от Егора Ивановича…
— Ага! Идемте. О, да я же знаю вас! — тихо воскликнула женщина. — Здравствуйте! Темно здесь…
Власова взглянула на нее и вспомнила, что она бывала изредка у Николая.
«Всё свои!» — мелькнуло у нее в голове.
Наступая на Власову, женщина заставила ее идти вперед, а сама, идя сзади, спрашивала:
— Ему плохо?
— Да, лежит. Просил вас принести покушать…
— Ну, это лишнее…
Когда они входили к Егору, их встретил его хрип:
— Направляюсь к праотцам, друг мой. Людмила Васильевна, сей муж ушел из тюрьмы без разрешения начальства, дерзкий! Прежде всего накормите его, потом спрячьте куда-нибудь.
Женщина кивнула головой и, внимательно глядя в лицо больного, строго сказала:
— Вы, Егор, должны были послать за мной тотчас же, как только к вам пришли! И вы дважды, я вижу, не принимали лекарство — что за небрежность? Товарищ, идите ко мне! Сейчас сюда явятся из больницы за Егором.
— Все-таки в больницу меня? — спросил Егор.
— Да. Я буду там с вами.
— И там? О, господи!
— Не дурите…
Разговаривая, женщина поправила одеяло на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны, лицо бледное, темные брови почти сходились над переносьем. Ее лицо не нравилось матери — оно казалось надменным, а глаза смотрели без улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.