Математическое ожидание случайной величины

Миронов Сергей Сергеевич

Производственная практика, годом ранее, была если не торжеством счастья занятия любимым делом, в благородной среде ученых, на живописнейших пейзажах Памира, то очень близким к этому состоянием. Диплом, написанный в палатке, там же, при защите сразил наповал комиссию. Глубиной, новизной и оригинальностью подхода к такой заковыристой задаче, как прогноз землетрясений в сейсмически активном регионе, он вызвал споры, и дебаты чуть не до рукоприкладства, в аргументах ученого совета меж собой. Поуспокоившись, они согласились с тем, что диплом хорош, и даже позже признали его лучшим в выпуске.

А, чуть позже, была процедура смотрин выпускаемого поголовья, купцами от разных производственных нужд. Распределение выпускников.

Меня пригласили в Институт Физики Земли. Мечта о развитии

счастья летней практики, выросла в возможность посвятить себя увлекательнейшему и творческому поприщу служения наукам и, подобравшись к моим стопам, уже щекотала лодыжки. Из ИФЗ на распределение приехал мой дипломный руководитель с заявкой, оформленной должным образом. Однако, оказалось, что работа молодого специалиста по призванию – непозволительная роскошь. Проректор родного института была дамой с особым пониманием баланса: чувства долга и душевных притязаний выпускников. Она знала, что распределять молодежь, надо не так, как ей хочется, а так, чтобы было потом «мучительно больно», в соответствии с героическим эпосом гражданской войны. Распределению в ИФЗ мне было категорически отказано, без объяснения причин. И предоставлена возможность, «не выпендриваться, а выбрать из того остального, что есть».

В шоковом состоянии, понимая, что счастье, такое близкое, вдруг захлопнулось наглухо чугунным люком, я сопроводил свой выбор из остального, рассказом анекдота, всем собравшимся «покупателям» и комиссии. Мне он показался тогда весьма уместным.

Прогуливаясь по Одессе, один гражданин, увидел в качестве вывески над входом в конторку большие наручные часы. Зайдя в конторку, он обнаружил там пожилого хозяина лавки, одиноко дремавшего в пустой комнате на табурете.

– Вы можете починить мои часы? – спросил посетитель.

– Я часов, не чиню. Я делаю обрезание, ответил хозяин лавки.

– Тогда почему Вы там повесили часы? – спросил посетитель.

– Да, шо выбрал, то и повесил, если нельзя главное?

Шутку оценили дружественным саркастическим смехом. Я ткнул в распахнутую на выбор ведомость, в название какой-то организации с длинным и смешным названием, представитель которой, по произнесении, мной анекдота, подмигнул с улыбкой не сильно трезвого коллеги, и шепотом произнес – часики тут выбирай! Так и выбрал я себе занятие на ближайшие три года.

В нынешнее, светлое капиталистическое время, распределение с заведомо готовым спросом, уже не кажется нагибом самой творческой части общества к трудовой повинности, какой по праву оно и было в развитом социализме, и последующем за ним периодом полураспада державы. Сегодня бы и рады молодые выпускники иметь гарантии трудоустройства, как при СССР, да не для того мы социализм тщательно рушили, в безумной вере, что далекий запад ой, как озабочен счастьем и свободой граждан страны советов. По откату пены идейных декораций трепетной заботы, остального мира, о справедливом и честном житие населения России, с волной нахлынувших свобод, оголились, отнюдь не кораллы, и гладкое теплое ложе безмятежности. Оказалось, что если и вынашивал в планах сожития с Россией остальной мир, то только, как бы поиметь, наивный, совестливый, неприхотливый и трудолюбивый народ, воспитанный на принципах, которые выше и важнее денег. Нас брали теплыми, и забирали всё, что хотели и, как хотели, прожженные светочи демократии. Расплодившееся их селекцией племя властолюбцев всех пород и мастей, вошло в нулевые, оголтелой беспринципностью и безнаказанностью под лозунгом: «Бери и тащи всё, что не приколочено!». И, выпускаемые, скорее по инерции, чем по необходимости, специалисты в области геодезии и картографии, стали не нужны никому.

Страна с самой большой на планете территорией суши, менее всего стала нуждаться в компетенции по учету и рациональному использованию: и этой территории, и её природных богатств. Это устраивало абсолютно всех. Кроме, разве, что такой мелочи, как профессиональные кадры. Шибко умные, и подкованные в области средств измерений, и географических описаний действительности, стали просто опасны. Особенно на стадии передела собственности. Да, и зачем мешать, власти распоряжаться кормовой базой, на основе сегодняшних

законов и структуры экономики. Власть стала избираться на четыре года всего. И, за этот короткий срок, надо успеть, не только вернуть потраченное на шоу избирательной компании с процентами, но и послужить себе и команде продвижения так, чтобы детям и внукам, потом, не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, у руля доверенными ценностями.

Но до этих, новых и неведомых тогда, за горизонтом будущей жизни, событий в, том осеннем поезде, медленно ползучем через горячие пески еще бесконечно далеко.

Трогательно

А поезд шел, вагоны волоча,Назад клонили головы деревьяНас двое. Разговор о мелочах,А вспять и мимо убегало время.И незаметно, перешли на «ты».Слова в слова вплетали откровенья.А поезд шел. Леса, поля, мосты.Летели в прошлое, мешая свет и тени.

Лепестки пустынных маков по весне трепетны и нежны. Огненный всполох каждого цветка, словно пронзительный голос, молодой и полной тревожных надежд души, устремлённой в неизбежность, без рассудительной осторожности, свойственной опыту бывалых. Маки в пустыне, не покрывают поверхность, монотонными алыми коврами подобно степным, или растущим в предгорьях. Там они звучат громогласным хором, огибающим волнами рельеф, и выводящим плавную многоголосую широту подобно океанской волне, что колышется и ворочается даже в самую безветренную погоду. Маки в пустыне возникают ниоткуда малыми островками, и раскрываются в своем величии, только когда приближаешься к ним. И растворяются в унылой бледной охре песков по мере удаления от них.

Движение через эту безбрежность на поезде, который, видимо тоже, впадая в благостный транс, от созерцания слегка всхолмленной действительности от горизонта до горизонта, расцвеченной буро-зелеными бугорками саксаулов и росплеском пылающих маковых пятен, становится частью великой азиатской гармонии: «э-э, куда спешим – такой жара?». И, действительно, жаркий воздух юга для местных жителей, определяет особый ритм жизни, в который весьма непросто встроиться, когда ты, молод, упруг, впитал бодрящую свежесть северного и умеренного климата. А, еще: амбициозен, весьма охоч до приключений и романтики дальних странствий. А поезд идёт. Удивительно точно описание его движения в этих местах, именно словом: «идёт». Пейзажу за окном нисколько не мешают, привычно раздражающие мельтешением, опоры контактной сети электрифицированных дорог. Воистину, мудрость была великой у советской власти, что оставила среднеазиатскую железную дорогу на тепловой тяге. Результатом стал слегка незаштрихованный цивилизацией пейзаж, рассеченный лишь унылой парой рельс однопутки, да пунктиром телеграфной линии и СЦБ. И ничто не отвлекает взора, с выставленным на бесконечность фокусным расстоянием, от медитации с погружением во время, в котором нет ни прошлого, ни будущего. Всё, возникающее в сознании вспышками подобно ярким маковым пятнам, то обжигает сочностью переживания, то затихающим колебанием растворяется в небытие, как маки, их тающим цветом вдали.

Не так давно, я ехал этим же маршрутом по осени. За исключением маков, пейзаж не сказать, чтобы сильно поменялся. Тогда медитации немного мешало внутреннее беспокойство, вызванное наложением двух событий, которые теперь уже и трудно оценить на плюс и минус. Правде жизни, по прошествии времени, в отличие от математики, свойственна смена негативной оценки момента плюсом. Что всегда к лучшему. Правда, случается больнее осознавать, что позитивные события, при проверке временем, оказываются совсем не на пользу в последствии, а во великий вред.