Матёрый и скокарь

Сухов Евгений Евгеньевич

Разгладив пергамент, он пододвинул к себе склянку и взял перо. Первая фраза не шла. Мысли улетучились мгновенно, как если бы их не было вовсе.

А ведь так многое хотелось поведать!

Неожиданно перед дверью послышалась твердая поступь. Так могли стучать только калиги, подошвы которых были подбиты гвоздями. И приближение центурионов можно было услышать издалека. На первый взгляд вполне обыкновенное дело – он мог понадобиться в расположении гарнизона в любое время суток, но он почувствовал, что сейчас все обстоит несколько иначе.

Дверь

распахнулась, и в комнату вошел Антоний Ювенал. Кассий невольно задержал взгляд на кожаном поясе центуриона – его меч висел с правой стороны, что указывало на офицерское достоинство. Еще какую-то неделю назад тот был рядовым солдатом, и вот теперь, угодив в любимцы к Понтию Пилату, возвысился, встав во главе гарнизона, охранявшего дворец наместника.

Пройдет какой-нибудь год, и он сам окажется у него в подчинении, а ведь Ювенал младше его на целых восемь лет.

Кивнув на разложенный пергамент, Антоний Ювенал спросил:

– Пишешь письмо?

– Да... Хотел сообщить о себе матери и сестре, – произнес Гай Кассий и, уткнувшись в стол, дал понять, что присутствие центуриона в эту минуту будет лишним.

Антоний не собирался уходить. Едва заметно улыбнувшись, сообщил:

– Нужно ехать.

– Куда? – невольно подивился Кассий, отложив в сторону перо.

– На остров Капри, – спокойно ответил центурион, не сводя с Гая Кассия взгляда.

В какой-то момент Кассию показалось, что он не способен противостоять откровенному вызову. И где-то в глубине сознания шевельнулось, что именно сейчас и решается его судьба.

– Вот как... Кому же я там понадобился?

– Императору. Тиберий Клавдий Нерон хочет тебя послушать.

Сказанное можно было бы воспринимать как шутку, если бы не серьезные интонации, с какими были произнесены слова. Удалившись от своей огромной империи на остров Капри, Тиберий любил вызывать к себе людей, которые могли бы рассказать ему о том, что делается в разных уголках его империи, и тем самым скрашивать его добровольное заточение.

Вот только что же хочет услышать император от обыкновенного центуриона?

– Вот как... Мне нужно написать письмо матери, – центурион взялся за письмо. – Думаю, император может подождать с полчаса.

Антоний Ювенал отрицательно покачал головой:

– Напишешь письмо в дороге. Я лично прослежу за тем, чтобы оно дошло по назначению. Во дворе тебя уже ожидает отряд, он будет тебя сопровождать.

– Знаешь, Антоний, я давно хотел тебе сказать: хотя я взял на себя вину за убийство твоего отца, но это сделал не я.

– Не кори себя, мне это известно. Я не желаю тебе зла.

– Значит, император Тиберий, – хмыкнул Гай Кассий. Сунув руку в карман, он достал серебряный динарий с изображением и титулатурой императора Тиберия и продолжил: – Что ж, посмотрим, похож ли он на свой портрет.

* * *

Разочаровавшийся во власти император Тиберий поселился на небольшом островке в Тирренском море, неподалеку от Рима, чтобы

вкушать жизнь во всех ее проявлениях. Остров он превратил в рай на земле, выстроив двенадцать вилл, с многочисленными садами и парками, в которых росли декоративные деревья. В озерах плавало множество рыб, специально завезенных из атоллов. Однако уединение совершенно не мешало ему управлять обширной империей, и ежедневно он переправлял свои распоряжения в Рим.

Некогда Тиберий был одним из лучших полководцев, сумевших завоевать даже непокорную Германию. Так что ничто не мешало ему стать руководителем империи.

Добравшись до острова, Гай Кассий удостоился приглашения не сразу. Три дня он прожил на берегу моря в небольшой дощатой хижине, в которой молодая вакханка наделяла его пылкой любовью за сравнительно небольшую плату. Так что вместе с прекрасным видом он получал весьма недурное наслаждение.

На четвертый день своего пребывания на острове Гай Кассий понемногу стал забывать о действительной цели своего приезда и наслаждался теми небольшими радостями, что были на острове. Ему даже подумалось, что пояс воина он мог бы поменять на светскую тунику.

Во дворец его призвали на четвертые сутки. В дом вошли три молодых солдата и, глянув на центуриона, разнеженного в объятиях вакханки, сказали, не отводя взгляда, что через час его будет ждать во дворце император.

Времени оставалось ровно столько, чтобы наскоро одеться и топать во дворец. Поразмыслив, Гай Кассий облачился в красную тунику – именно в такой он вышагивал на парадах в Риме.

Дорога до дворца заняла пятнадцать минут. Трое солдат передоверили его центурионам, несшим караул у дверей дворца, а те в свою очередь, взяв Гая Кассия в плотное кольцо, препроводили в тронный зал.

Свое изображение, запечатленное на монете, Тиберий напоминал весьма отдаленно. Оно было всего-то молодой копией того старца, что возвышался на большом троне. Его возраст перешагнул девяностолетний рубеж, и он напоминал почерневший от старости гриб, пористый и червивый. Создавалось впечатление, что он может рассыпаться от одного прикосновения, но стоило всмотреться в его глаза, глубоко запавшие, как становилось понятно, что император наделен недюжинным талантом повелевать. А кроме того, он обладает немалой проницательностью, если сумел дотянуть до столь преклонного возраста.

На губах императора промелькнуло нечто похожее на улыбку. Внутри у Гая все сжалось от накатившего смятения: «А что, если император способен прочитывать мысли?»

На Тиберии была туника оранжевого цвета, символизирующая душевное страдание. Впрочем, какая же еще туника может быть у человека, которого без конца предавали даже близкие соратники.

Гай Кассий вдруг осознал, что к императору у него смешанные чувства: от ненависти (ведь именно он захватил его родную Германию, пройдя по ней огнем и мечом) до благоговения перед его могуществом (он олицетворял собой священный Рим).