Матиас Шандор. Пятнадцатилетний капитан
Шрифт:
— А чем занимается Петер Батори?
— Он инженер, но до сего времени не нашёл места. О, им обоим живётся нелегко.
— Нелегко… — повторил доктор Антекирт. — А разве госпожа Батори не располагает средствами?…
Он умолк. Старик опустил голову, и грудь его содрогнулась от рыданий.
— Господин доктор, я больше ничего не могу вам сказать, — проговорил он наконец. — Во время встречи, о которой просит госпожа Батори, вы узнаете всё, что вам следует знать.
Доктору пришлось призвать на помощь все своё самообладание, чтобы скрыть, до какой степени он потрясён.
— Где живёт госпожа Батори? — спросил он.
— В
— Может она меня принять завтра от часа до двух?
— Может, господин доктор, и я сам доложу ей о вас.
— Передайте госпоже Батори, что в назначенный день и час я буду у неё.
— Благодарю вас от её имени! — сказал старик.
Потом, после некоторого колебания, он добавил:
— Не думайте, пожалуйста, что она собирается просить вас о чём-то…
— А если бы и так? — живо возразил доктор.
— Она ни о чём не будет просить, — ответил Борик.
И, почтительно поклонившись, он побрёл по дороге, ведущей из Гравозы в Рагузу.
Видно было, что последние слова старого слуги несколько озадачили доктора Антекирта. Он долго простоял на месте, глядя вслед удаляющемуся Борику. Вернувшись на яхту, он отпустил Пескада и Матифу погулять. Потом заперся у себя в каюте и весь остаток дня провёл в уединении.
Пескад и Матифу, ставшие теперь настоящими рантье, решили как следует воспользоваться полученным отпуском. Они даже позволили себе роскошь заглянуть в ярмарочные балаганы. Утверждать, что ловкого клоуна не подмывало утереть нос иному незадачливому эквилибристу или что могучему великану не хотелось принять участие в схватках силачей, — значило бы погрешить против истины. Но оба хорошо помнили, что они имеют честь принадлежать к экипажу «Саварены». Поэтому они не выходили из роли простых зрителей и не скупились на рукоплескания, когда номер им нравился.
На другой день доктор около полудня приказал доставить себя на берег. Он отослал шлюпку обратно, а сам пошёл по дороге, соединяющей Гравозу с Рагузой, — по прекрасной дороге, осенённой тенистыми деревьями и обрамлённой виллами, которые уступами расположены по обеим её сторонам.
Дорога была ещё почти безлюдна, потому что оживляется она позже, когда появляются многочисленные экипажи и толпы гуляющих: кто прогуливается пешком, кто — верхом на лошади.
Размышляя о предстоящей встрече с госпожой Батори, доктор шёл по одной из боковых дорожек и вскоре добрался до Борго-Пилле — это каменный выступ, своего рода башня, примыкающая к Рагузской крепости. Ворота были растворены, и, миновав три пояса укреплений, можно было войти в самую крепость.
Страдон — великолепный проспект, выложенный каменными плитами и идущий от Борго-Пилле до предместья Плоссе, то есть через весь город. Он начинается у подножья холма, на котором расположено амфитеатром множество домиков. В конце этой улицы высится старинный дворец дожей — величественное сооружение XV века, с внутренним двором, портиком в стиле эпохи Возрождения и сводчатыми окнами, стройные колонки которых напоминают о цветущей поре тосканской архитектуры.
Доктору не пришлось дойти до этой площади. Улица Маринелла, названная ему накануне Бориком, начинается приблизительно в середине Страдона и тянется влево от него. Шаги доктора слегка замедлились, когда он бросил беглый взгляд на гранитный особняк, богатый фасад которого, с флигелями по бокам,
Почти в тот же миг какой-то господин сел в экипаж, лошади понеслись через двор на улицу, и ворота захлопнулись.
Господин этот был не кто иной, как человек, подошедший три дня тому назад к доктору Антекирту на гравозской набережной, другими словами, бывший триестский банкир Силас Торонталь.
Желая избежать этой встречи, доктор поспешно отступил назад и продолжал путь лишь после того, как быстро мчавшийся экипаж исчез за углом Страдона.
«Оба в одном городе! — прошептал он. — Это вина случая, я тут ни при чём».
Как узки, круты, как плохо вымощены и убоги переулки, расположенные слева от Страдона! Представьте себе широкую реку, притоками которой служат только мутные ручьи, вливающиеся в неё лишь с одного берега. Чтобы глотнуть немного воздуха, домишки лезут тут один на другой. Они смотрят друг другу прямо в глаза, если только позволительно назвать глазами их невзрачные оконца. Домики эти громоздятся до самых вершин двух холмов, на которых расположены форты Минчетто и Сан-Лоренцо. Здесь не проехать ни одному экипажу. Правда, тут не видно горного потока (он появляется только в сильные ливни), всё же уличка представляет собою не что иное, как овраг, и чтобы сгладить её уступы и рытвины, пришлось прибегнуть ко множеству площадок и ступенек. Какая разница между этими скромными жилищами и роскошными особняками и зданиями Страдона!
Доктор дошёл до улицы Маринелла и стал подниматься по бесконечной лестнице, заменяющей тут мостовую. Ему пришлось пройти более шестидесяти ступенек, пока он не остановился возле дома № 17.
Дверь немедленно растворилась. Старый Борик поджидал доктора. Ни слова не говоря, он провёл его в бедно обставленную, но чистенькую гостиную.
Доктор сел. Он не обнаруживал ни малейшего волнения, даже когда госпожа Батори вышла и спросила:
— Доктор Антекирт?
— Да, сударыня, — ответил он, вставая.
— Я хотела избавить вас от необходимости идти так далеко и так высоко подниматься.
— Мне очень хотелось посетить вас, сударыня, и прошу верить, что я весь к вашим услугам.
— Доктор, я только вчера узнала о вашем прибытии в Гравозу, — продолжала госпожа Батори, — и немедленно же послала Борика, чтобы просить вас о встрече.
— Я готов выслушать вас, сударыня.
— Я пойду, — сказал старик слуга.
— Нет, останьтесь, Борик! — возразила госпожа Батори. — Вы единственный друг нашей семьи, и всё, что я хочу сказать доктору Антекирту, для вас не тайна.
Госпожа Батори села, доктор занял место возле неё, а старик продолжал стоять у окна.
Вдове профессора Иштвана Батори было в то время шестьдесят лет. Невзирая на возраст, она ещё держалась прямо, однако совершенно седые волосы, лицо, изборождённое морщинами, свидетельствовали о том, как упорно пришлось ей бороться с невзгодами и нищетой. Но чувствовалось, что она все так же энергична, как и в былые годы. Это была всё та же доблестная подруга, которой поверял свои сокровенные мысли человек, пожертвовавший карьерой ради великого дела, — словом, это была сообщница того, кто вместе с Матиасом Шандором и Ладиславом Затмаром возглавлял заговор.