Матильда
Шрифт:
— Опять?! Но чем она занимается в такую рань?
— Второе июля… Надо поторопиться…
— Что, прости?
— Йогурты… Ты будешь?
— Нет, спасибо.
— Слушай, мы скоро кучу всего должны будем выкинуть в помойку… И это тоже из-за нее! Она ничего не ест!
— И почему она так рано теперь встает? Она что, работу себе нашла?
— Понятия не имею.
— Ты видела карты в ее комнате? Все утыканные булавками и все прочее?
— Видела.
— Но чем она занимается?
— Понятия не имею…
— Она собирается переехать?
Жюли
На помощь.
2
В пятнадцати минутах ходьбы от того кафе, где они встречались (она подумала, что, возможно, ему требуется пройтись, размять ноги в перерыве между обедом и ужином), Матильда обнаружила двести двадцать восемь ресторанов и пивных.
И это еще если учесть, что она вычеркнула из списка все пиццерии, блинные, чайные, индийские и марокканские рестораны, афганские, тибетские, макробиотические и вегетарианские. Она решила, что эта стряпня не требует таких больших ножей.
228.
Двести двадцать восемь.
Сто+сто+двадцать+восемь.
Требовалось все это как-то организовать: она отксерокопировала с увеличением куски 16, 17 и 18-го округов, прикрепила кнопками над своим рабочим столом и принялась покрывать их булавками с красненькими головками, чтоб двигаться последовательно. (Наполеон бы не справился лучше.)
Поначалу она попробовала было обзванивать заведения, но быстро осознала, что так легко победить не удастся. Она не знала его фамилии, была неспособна его описать, назвать его возраст, сказать, как давно он работает, и уж тем более не могла объяснить, по какой причине его разыскивает, нет-нет, она не из трудовой инспекции, и нет, она не хочет забронировать столик, она попадала на гнусавые автоответчики, на не имеющих времени метрдотелей или на хозяев, занятых своей бухгалтерией, и все они, какими бы ни были, в конечном счете посылали ее к черту.
Короче говоря, хотя она еще не добралась даже до авеню Ваграм и Йена, настроением это уже напоминало отступление Наполеона из России.
Начать наступление, вот что требовалась.
Атаковать. Двигаться. Двигаться к нему.
Светиться, улыбаться, шутить, строить из себя старую приятельницу, которая просто проходила мимо, сестренку из провинции, заблудившуюся в большом городе, «матушку Мишель, потерявшую своего кота» [31] или же просто легкомысленную девицу в зависимости от того, кто перед тобой.
31
Слова из общеизвестной французской детской песенки «C’est la m`ere Michel» («Матушка Мишель»). (Прим. переводчика.)
И еще требовалось рано вставать.
Потому что на помощь
Требовалось рано вставать и находить служебный вход. Заднюю дверь. Вход для артистов и поставщиков. Такую кривенькую, невзрачную дверь, застопоренную чем попало — ящиком из-под фруктов, пустой баночкой из-под крема или огромным бидоном масла, — которой пользовались всякие пакистанцы, шриланкийцы, конголезцы, котдивуарцы, филиппинцы и прочие граждане United Colors of Life de Merde, [32] выплескивавшие мыльную воду, но время от времени там можно было заметить и более щекастых зомби, с более светлой кожей.
32
Здесь: всех оттенков этой дерьмовой жизни (англ., франц.)
Эти обычно потирали лицо, имели достаточно средств, чтоб не крутить самокрутки, и курили готовые сигареты, прислонившись к стене и опираясь о нее одной ногой, в одиночестве или в компании, все более молчаливые к концу дня.
Свежие как огурчики на перерыве в 8 утра, более спокойные к 10, готовенькие к 15, и, как ни парадоксально, оживавшие к закрытию, и вот тогда снова возобновлялась болтовня.
Вместо того чтобы расходиться по домам, они трепались, смеялись, снова прокручивали события дня, задирали друг друга, как раз чтобы выпустить пар и дать стрессу время раствориться в ночи.
За несколько дней… теперь уже ее поисков, а не завоеваний (она перестала умничать) Матильде все это открылось.
Целый мир…
Она также поняла, что одно только имя никуда ее не приведет, что большинство этих странных типов знали друг друга только по фамилиям, и всякий раз, когда она спрашивала какого-то Жан-Батиста, на нее смотрели с таким сожалением, будто она просила сердитого мсье, только что закрывшего школьные ворота, принести ей ее игрушку. Еще Жан-Ба — куда ни шло, но Жан-Батист нет. Это слишком длинно.
Когда она натыкалась на посудомойщика и понимала, что всех ее познаний в английском, бенгали, сингальском, тамильском и она-уж-не-знала-в-каком-еще не хватит, чтоб достучаться до собеседника, то кивала на кухню и, наугад согнув один из пальцев левой руки (она уже не помнила, какого именно пальца не хватало), другой рукой изображала солидное пузо, а иногда даже показывала вихор на затылке.
Те немногие, кто не принимал ее за сумасшедшую, качали головами и разводили руками.