Матрица жизни на Земле. Том 4
Шрифт:
— Да! Да! Да! Она… как ее… стояла, широко раскрыв глаза. Я засунул все сорок восемь презервативов в мешок, расплатился а… когда обернулся вновь, ее уже след простыл.
— Испугалась, — задумчиво проговорил Натан.
— Я, — продолжал Рафик, — вместе с этими… презервативами… прождал ее почти полчаса в том месте, где мы условились, но ее… будто корова языком слизнула.
Мы, конечно же, хохотали и даже выпили за это. Вспомнили, конечно же, еще раз шесть стаканов виски, выпитые Натаном. А потом Натан сказал:
— Понятно, почему она испугалась. Подумала, наверное, что если
Открылась дверь и в кабинет зашел… конечно же, завхоз… А кто же еще?
— Как успехи? — предвкушая очередную «умную» беседу, с улыбкой спросил я.
— Докладаю, шеф! Веревку к дыре, то есть… к трубе, привязали. Разноцветная такая веревка, с бахромой, пряжкой и побрякушками. Теперь дыру точно не потеряем!
— Что это за веревка такая?
— Да у Олега-сантехника нашлась. Говорит, что когда Любка-раздатчица в слизи около лужайки распласталась, то у нее аж пояс от платья отлетел! А Олег его, пояс этот, и подобрал. Вот он для дела и сгодился.
— А что пояс этот обратно Любке-раздатчице не отдали-то?
— Так я у Олежки, шеф, тоже это спрашивал. А он говорит, что у Любки такие глаза после падения в слизь были, что даже подойти близко страшно было, не то что пояс… весь в слизи и… г… отдавать! Стоял говорит, стоял, с поясом в руке, а отдать так и не решился…
— Любка, значит, без пояса ушла?
Натурально, шеф, без пояса. А сейчас этот пояс аккурат на дыре висит. Хорошо замотан, очень хорошо, не то, что мышь та… белая. Из жижи пояс этот разноцветный торчит и на поверхности ее жижи, лежит как змея. Олег говорит, что как на пояс взглянет, то сразу Любку-раздатчицу и вспоминает… Ее и то, как она… в это самое… вляпалась.
— М-да…
— А мышь белая, которой мы дыру обозначали, и в самом деле, шеф, куда-то исчезла. Ты был прав, шеф, что мышь — это не ориентир!
— А другие мыши из жижи не всплыли?
— Нет, шеф, не всплыли. Видать больше ни одной не утопло. Все, вроде как, оглядел в подвале.
— А куда мышь-ориентир могла подеваться?
— Олег, когда Любкиным поясом узел на дыре завязывал, говорил, что вроде что-то под узлом хрустнуло. Не могу исключить, шеф, что мышь под узел попалась. Раздавил он ее, наверное… поясом-то. В жиже, ведь, шеф, ни хера не видать!
— А пояс-то Любке будете отдавать?
— А чо не отдать-то?! Помоем и отдадим. А если мышь в узел попалась — отскоблим.
— А Олег-то, никого больше по лбу не щелкал?
— Нет, шеф, не щелкал. Себя, правда, щелкнул, когда я ему сказал, что мышь — это не ориентир, и надо веревку… ну… пояс Любкин… для ориентира привязать. Скажу тебе честно, шеф, что когда я после тебя к Олегу пришел, мышь эта, ну… ориентир, уже подевалась куда-то. Второй раз потонула, наверное… в жиже. Так что Олег еще раз дыру нащупывал. А потом еще в другой конец подвала… по жиже… пробирался… за поясом Любкиным. А когда пришел, опять дыру потерял. Обратно в жиже шариться пришлось. Да еще хрустнуло что-то, под поясом… Любкиным. Утопленница, Думаю, под узел попалась, наверное. Ну, в общем,
— Ну, пояс-то… Любкин… сейчас надежно висит?
— Не висит, шеф, а лежит. На жиже лежит. Как змея лежит, Цветастый такой… Про Любку напоминает.
— А не утонет? Как мышь…
— Где?
— В жиже, е-к-л-м-н! Не должен, шеф. Пояс легче мыши.
— Так ты же говорил, что он с пряжкой! Пряжка может и потопить… пояс этот… ориентировочный.
— Ты прав, шеф. Пряжка может и утопить… Эх! Ну до чего же Олежка тупой, а?! Догадаться не мог, чтобы пояс этот, Любкин, в руке все время держать. Курить, ведь, зараза, в другой конец подвала ходит! Там жижа, говорит, помельче. А пояс этот на поверхности жижи лежит! Пряжка сверху блестела, точно помню. Хорошо, если под пряжкой труба оказалась. А если нет, точно ведь утонет, а! Весь пояс за собой потянет! Эх! Пойду, шеф, проверю! — Растроенный завхоз удалился.
Меня уже не очень тянуло на романтические мысли. А потом я отметил, что меня Олег-сантехник, слава богу, еще не щелкал по лбу, и постарался заставить себя мыслить серьезно. Я повторял, перефразируя Ленина: «Думать, думать и еще раз думать», но мысли по инерции крутились вокруг… Любкиного пояса, который, может, все же не утонул, если под пряжку попался, к счастью, кусок… трубы.
Но я упрямо склонил голову и снова попытался заставить себя думать. Мне, может, хотелось думать о вечном и о мироздании, но образ этого… Любкиного пояса… мешал мне. А я выдавливал из себя мысли, сильно выдавливал.
В конце концов я отчаялся. Я понял, что ничего у меня сейчас не получится.
Я встал, вышел в другую комнату, включил телевизор и разжег камин. Огонь костра (я так часто называю свой камин) быстро настроил меня на романтический лад. Что-то возвышенное появилось в душе. Любкин пояс как-то незаметно ушел на второй план. По телевизору шел какой-то фильм. Американский, конечно же. Какой же еще?! Кажется, это была «Мумия». А мне это было интересно.
Я сел в кресло, выпил рюмку водки, закусил ее куском колбасы с огурцом и хлебом и углубился в фильм. Минут десять-пятнадцать я смотрел внимательно, а потом незаметно уснул и минут через двадцать проснулся от того, что у меня затекла шея.
— Ух — сказал я, просыпаясь.
А фильм все продолжался. Смелые американские ребята, среди которых была, конечно же, и одна вполне приличная женщина, которая лучше всех стреляла из пистолета, громили одну гробницу задругой в поисках злой мумии, преследовавшей искателей сокровищ фараонов. В конце концов эти бравые ребята взорвали все подземелье с несметными сокровищами и, конечно же, от взрыва долго и красиво летели, планируя в горизонтальном положении, но остались целы и невредимы. А потом, когда режиссер смачно показывал корчащуюся в огне мумию (защитника древних сокровищ!) и погибающие в огне сокровища, один из американских ребят сказал: «Ну что ж! Золота нам не досталось… Зато мы уничтожили все!». Благородство было нарисовано на роботоподобных лицах этих ребят и этой вполне приличной на вид женщины.