Матросская тишина (сборник)
Шрифт:
С одной стороны — сытно, а с другой — сладко. Как мышь в крупу попал.
Щеки Яновского обдала волна жаркого румянца.
— С кем-то вы перепутали меня, Семен Данилович. Никакие блондинки по Москве меня не возят, а о поцелуйчиках вы, как всегда, по привычке пошутили.
— Нет, мил-человек, в серьезных делах не шутят. — Семен Данилович расправил усы и, вглядываясь в даль, что-то искал глазами.
— А как у вас со зрением-то? Может, обознались? Может, перепутали меня с кем-нибудь? А, Семен Данилович?
— Со зрением-то? — В усах дворника шевельнулась ухмылка. — Со зрением
Побелевшие ноздри Яновского вздрогнули, брови в строгой складке сошлись у переносицы.
— Знаете что, Семен Данилович… Вы человек глубоко русский и далеко не глупый. Так вот, напомню вам: уважайте старую русскую пословицу: шути, брат, да знай меру! И еще есть у нас, у русских, пословица, в ваши годы вы ее должны знать: когда кажется — крестись… А вам сегодня что-то показалось. — Яновский, не дожидаясь ответа дворника на свою дерзость, резко встал и быстрыми шагами направился в сторону своего подъезда.
— Ну что ж, перекрестимся, когда час придет! — громко бросил вдогонку Яновскому дворник. И чтобы успокоить свои нервы, вслух, зная, что на расстоянии Яновский уже не услышит его слов, проворчал: — Ничего, я еще, стервец, найду случай пощекотать твои одесские струнки. «У нас, у русских…» Ты такой же русский, как я… — дальнейшие гневные слова не подвернулись.
Не прошло и десяти минут, как из четвертого подъезда выскочил Яновский. На нем был уже другой костюм. Судя по быстрому шагу, он куда-то торопился. Мимо скверика прошмыгнул, даже не взглянув в сторону дворника. Провожая его взглядом, Семен Данилович по-стариковски хмыкнул, а про себя подумал: «Да… Маху я дал… Дал маху. Не поговорил по душам с Вероникой Павловной, когда она с временной прописки переводила его на постоянную. А зря! Можно было бы и притормознуть. Она человек душевный и меня уважает. Да и Валерка ко мне как к родному деду относится… А ведь я уже и тогда знал, что он кобель…»
И тут же созрел план: до приезда фронтового друга он зайдет к Веронике Павловне застеклить форточку. Два дня назад порывом ветра у нее выхлестнуло стекло, которое, на счастье, упало во двор в каких-то трех-четырех шагах от тротуара. Стекло он уже вчера вырезал в хозяйственном магазине, взял у маляра и кусок замазки. Мелких гвоздей кусачками нарубил из тонкой проволоки.
«Вот и найду причину поговорить с ней по душам. А там пусть смотрит сама. И об этой блондинке в красном платье расскажу. Пусть откроет глаза. Она должна знать».
Предупредив жену, что он на часок отлучится из дома, Семен Данилович, предварительно позвонив по телефону, пришел к Веронике Павловне. Как всегда, она встретила его приветливо, запретила снимать ботинки с наставительным упреком: «У нас не музей!» — и провела в комнату, где была разбита форточка.
— Что-то я Валерку больше недели не вижу, — сказал Семен Данилыч, стоя на подоконнике. — Поди, где-нибудь отдыхает?
— С ребятами поехали по местам боевой славы в Белоруссию, — ответила Вероника Павловна. Стоя у окна, она помогала дворнику: подавала ему стекло, замазку, то и дело падающие
— Хороший у вас сынок растет, не избалованный, — шепелявил Семен Данилович, зажав в зубах гвоздики, которыми он закреплял в пазах форточки стекло. — Не в пример другим.
— Кого вы имеете в виду? — полюбопытствовала Вероника Павловна, знавшая почти всех ровесников Валерия в своем доме.
— Да хотя бы взять Ротанова. Как только родители уехали за границу — парень сразу задурил. Как подменили. В рюмочку стал заглядывать, домой часто приходит навеселе посреди ночи. А бабушка — что она? Еле до булочной доходит, совсем почти ослепла. Говорит, что скоро на операцию положат, пленку будут с другого глаза снимать.
— Не пленку, а катаракту. Эта операция сейчас несложная. К старости каждому третьему она предстоит.
— Да я не об этом… Может, операция-то легкая, да внуку ее от нее не легче. Я, грешным делом, хотел матери Юрки письмо написать. Пока не поздно, пусть приезжает. Попросил у старухи адрес дочери — не дала. Говорит: «Не лезьте в чужие дела, не ворошите чужое белье». Ну, раз так — пусть будет по-ихнему, раз лезу в чужие дела!
За разговорами Семен Данилыч вставил в форточку стекло, промазал пазы замазкой и, кряхтя, осторожно слез с подоконника.
Как всегда в таких делах, как и любая хозяйка, не сведущая в расценках ремонтных работ, Вероника Павловна не знала, сколько заплатить дворнику, а поэтому, когда он прошел в ванную вымыть руки, она достала из сумочки кошелек и отсчитала три рубля. А когда он собрался уходить, то поблагодарила его и протянула ему деньги. Старик нахмурился, отстранив ее руку:
— Эдак я, Вероника Павловна, миллионером стану, если за десять минут работы буду брать по трешке. За такую работу и полтинник за глаза, а с вас я и гривенника не возьму.
— Это почему же? Что же, по-вашему, я такая бедная, что и три рубля мне трудно заплатить? — Вероника Павловна, роясь в кошелечке, искала рубли, но их, как на грех, не было. — Возьмите. Других денег у меня нет. — Она снова протянула ему новенькую трехрублевую бумажку. — Прошу вас, а то мне просто неудобно. Ведь сейчас поветрие такое, бесплатно никто шага не шагнет.
Семен Данилович отвел руку Вероники Павловны и строго сказал:
— А что же вы-то зимой, когда меня аппендицит ночью схватил, полчаса со мной возились, «скорую» вызвали и сидели со мной, пока она не увезла меня? Выходит, я промашку дал, что не заплатил вам тогда?
Щеки Вероники Павловны зарделись румянцем стыда.
— Что вы говорите, Семен Данилович?! Я — особая статья, я врач, давала клятву Гиппократа. По первому зову должна идти на помощь больному.
Семен Данилович протяжно вздохнул.
— Все мы, Вероника Павловна, клялись. Кто перед Гиппократом, кто перед своей совестью. А она, совесть-то наша, посильнее вашего Гиппократа.
Видя, что денег дворник не возьмет, Вероника Павловна предложила:
— Тогда, может быть, чайку? У меня — индийский.