Матросская тишина
Шрифт:
— Нет, не дал!.. И не дам!.. — Перешвынов ершисто ощетинился и покачал головой. — Сам валяюсь на полу, а кричу свое: «Хоть убей, гад, насмерть, а копейки не дам!.. Хватит алкогольничать, пора за учебу браться!..» Видит, что от меня толку никакого, тогда за мать принялся.
— И та дала?
Перешвынов горестно вздохнул, развел руками и, втянув голову в плечи, зыркнул глазами на дверь.
— А что она сделает?.. Ее, правда, пока не бьет, а раза два тоже за горло хватал. А в этот раз, вчера, пригрозил: если не даст трешку — напьется уксусной эссенции и подохнет у нее на глазах как собака. Так и заявил: «Напьюсь и подохну!.. Тогда вас привлекут… Да
Калерия впервые столкнулась с Перешвыновым года четыре назад, когда он запивал «по-темному», пил вместе с женой, продавщицей овощного магазина, и допивались иногда до того, что сын-пятиклассник целыми неделями не ходил в школу, о чем в комнату по делам несовершеннолетних сообщала классная руководительница. Приходилось принимать срочные меры, вызывать родителей мальчика и вести с ними нелегкие беседы, во время которых Перешвыновы чуть ли не клялись, что сын не ходит в школу из-за простуды, а вовсе не из-за того, что у них больше недели гостили приехавшие с Дальнего Востока родственники, по случаю чего пришлось их и «встретить» и по-родственному «проводить».
Знала Калерия, что отец Перешвынов не раз лечился от алкоголизма, но после лечения держался недолго, потом снова «развязывая», и опять начинался загул «по-новому».
— Сами-то как, держитесь? — доверительно спросила Калерия и улыбнулась так, что Перешвынов прочитал ее мысль правильно: «Давайте по душам, начистоту, уж коль сами пришли…»
— Да сам-то держусь… — виновато опустив голову, ответил Перешвынов.
— Давно?
— Да вот уже год.
— Не тянет?.. — В эту минуту Калерии было интересно знать, как относится к спиртному хронический алкоголик, год назад бросивший пить.
— Днем нет, а вот ночью, во сне, выпиваю почти каждый день. Иной раз аж расстроишься… Вот, думаю, год как бросил, а тут на тебе — ни с того ни с сего развязал. А когда проснешься и видишь, что это всего-навсего был сон, то даже рад-радешенек.
— Лечились на улице Радио? — спросила Калерия. За семь лет работы в милиции с пациентами этой лечебницы она сталкивалась много раз.
— Нет, — затряс головой Перешвынов. — Таблетки меня уже не берут. Последний раз лечился по-серьезному.
— Это как же?
— Я теперь «зашитик», — ощерившись беззубым ртом, жалко улыбнулся Перешвынов.
— Что значит «зашитик»? — Калерии показалось, что Перешвынов неловко пошутил.
— Хожу с «торпедой»… А она не таблетки. Она — ой-ой-ой… Она шуток не любит. «Развяжешь» — тут же дашь дуба. А жить-то и ежу охота. Вот теперь не знаем, что с сыном делать… А вижу, что дальше так нельзя, погибнет или в тюрьму сядет. — Перешвынов протяжно и шумно вздохнул и шершавой ладонью стер со лба мелкие капельки пота. — Вот и пришел к вам. Когда-то вы меня вызывали, а теперь вот сам явился. Помогите. Дальше мочи нету.
— Жена-то тоже «завязала»? — подстраиваясь под жаргон Перешвынова, спросила Калерия.
Перешвынов поморщился, как от зубной боли, и отрешенно махнул рукой.
— А-а-а!.. Дома еще кое-как держится, а с работы частенько приходит
— Да, товарищ Перешвынов, плохие ваши дела… Вот и получается по пословице: что посеешь — то пожнешь. Помню, года три назад как я уговаривала вас, чтобы вы не втягивали сына в свои праздничные застолья, а вы еще тогда мне твердили: «Да он только пивко или красненькое…» Помните наш разговор после Майских праздников, когда вашего сына пьяного домой привел дворник.
— Помню, как же не помнить?.. Все помню, товарищ инспектор. Если бы знать, где упасть… соломку бы подстелил… А вот теперь соломкой не обойдешься.
— Хорошо, товарищ Перешвынов, я постараюсь вам помочь. Начнем с того, что я с Анатолием побеседую одна. Постараюсь растолковать ему слова Горького, а вот насчет пьянства и побоев — решайте сами: кто мне об этом заявил, вы или соседи?
— Что вы!.. Что вы, товарищ инспектор!.. — взмолился Перешвынов. — Да если он узнает, что я у вас был, он меня в такой нокаут бросит по пьянке, что я потом сам не рад буду, что пришел к вам.
— Соседи знают о его пьяных дебошах?
— Не только знают, а ждут, чтобы его поскорее забрали в армию или посадили за что-нибудь в тюрьму.
— Напомните ваш адрес, я зайду к вам, поговорю с соседями, а потом повесткой вызову сына. Нужно, чтоб картина была полнее, да и вас постараюсь обезопасить. — Калерия озабоченно нахмурилась, записывая адрес Перешвынова, потом встала, давая понять, что разговор окончен.
Попрощавшись с инспектором, Перешвынов с порога, приложив руку к сердцу, с мольбой в голосе, переходя на шепот, проговорил:
— Прошу вас, товарищ инспектор… Только на вас осталась одна надежда.
Когда за Перешвыновым закрылась дверь, Калерия посмотрела в свой рабочий календарь. После фамилии «Перешвынов» стояла запись: «Классный руководитель 10 А кл. 122-й шк. Ираида Андреевна Манькович. 13.30». Времени было 13.40.
Калерия хотела выйти в коридор, чтобы пригласить учителя Манькович, но не успела она сделать несколько шагов от стола, как на пороге ее кабинета, открыв дверь, появилась уже немолодая, лет сорока пяти, высокая, стройная женщина в платье спортивного покроя и с короткой стрижкой. Вместе с вошедшей в кабинет инспектора как бы вплыла освежающая волна тонких французских духов. «Модница», — подумала про себя Калерия, окинув с ног до головы вошедшую. Лицом своим, статью, прической и ростом она чем-то сразу же напомнила Калерии Зою Космодемьянскую, портрет которой висит у нее дома в гостиной.
— Вы Ираида Андреевна?
— Да, — улыбнулась Ираида Андреевна, обнажив ровный ряд белых зубов.
— Прошу, садитесь. — Калерия чисто по-женски оценила ее модное платье и красивый серебряный перстень.
— Я к вам давно уже собираюсь, Калерия Александровна, да как-то все не решалась. Считала, что визит в ваше учреждение — это последний и крайний шаг, чтобы как-то вытащить из трясины моего в прошлом хорошего ученика.
— Как его фамилия и имя?
— Его фамилия Ротанов Юрий, из-за поведения с горем пополам перетянула в десятый. И то под нажимом роно и по просьбе родителей. Прислали директору школы такое письмо, что не помочь было нельзя. По письму видно: прекрасные люди. Отец — заслуженный строитель, в этом году получил орден Трудового Красного Знамени. Мать — педагог, литератор.