Матросы
Шрифт:
— Вам кого, гражданин?
Голос заставил Петра повернуться к крыльцу, на котором показалась женщина с литыми формами крепкого здорового тела. Рядом с ней стояла курчавая девочка лет пяти.
— Мне гражданина Карпухина, — в тон хозяйке дома ответил Архипенко, не выпуская из рук чемодана и подарочного кавуна в авоське.
— Заходите. — Женщина приветливо улыбнулась и, посторонившись, пропустила его в сени. — Вы Петя Архипенко?
— Как узнали? — Петр осматривался в низенькой комнате, убранной дешевыми ковриками; у стен были расставлены
— По арбузу, — с приятностью ответила женщина. — Ждал он друга с Кубани. А где арбузы, как не на Кубани?..
— Примета верная, — согласился Петр, — только освободите меня от нее. Намучился я. Сетку пришлось в Симферополе купить, а то выскальзывала примета из рук, как живая… Как ваше имя, извините?
— Серафима, — весело ответила женщина и, поблагодарив за подарок, ушла, чтобы вернуться в новом платье, еще больше подчеркивающем зрелую красоту ее тела.
«Полностью во вкусе Карпухина, — подумал Петр, довольный выбором своего друга. — Такая ему и мерещилась. С такой нарадуется за всю свою черную кочегарскую жизнь».
Казалось бы, в комнате полный порядок, прямо-таки корабельный, а не сидится Серафиме — там приберет, там пыль смахнет; даже пальцем по стеклу провела и — с тряпочкой.
Движения у нее ловкие, быстрые. Рыжеватые волосы свободно падали на меднисто-смуглые плечи, сочные губы лукаво кривились в какой-то тайной улыбке. Брови черные, как у гречанки, а глаза теплые, серые, русские. Она деликатно, без всяких ужимок и оханий успокоила Петра, рассказав все ей известное о Василии. Он попал в катастрофу уже после взрыва, когда неожиданно корабль перевернулся и захватил часть барказов, подошедших к нему с аварийными командами. Состояние брата тяжелое, но не безнадежное.
Будто невзначай, Серафима намекнула на дружбу Василия с Галочкой Чумаковой; узнав о несчастье, она еще вчера прилетела из Одессы, где учится.
— Пробивалась в госпиталь, не знаю, пустили ли ее. Туда трудно пробиться. Не знаю, разрешат ли вам свидание. А вы Катю Чумакову помните? — Серафима все же не сдержала женского любопытства и вызвала краску на лице бывшего старшины. — Катя прекрасно живет с новым мужем, истоминским штурманом Вадиком Соколовым. Ребенок остался при ней, не отдала. Прежний ее офицерик измотался по ресторанам, видела его: взъерошенный, как осенний грач. После списания подался в торговый, на малый каботаж, и там не прижился…
Казалось, из какого-то глухого далекого прошлого возникали имена, и каждое из них приносило с собой рой воспоминаний, тревожных и ненужных, и ни в одном из них не было прежней сладости, а только тоска и цепкий страх. И все же хотелось слушать этот густой женский голос, возвращаться вместе с ним в прошлое, заполнять пустоты памяти, страдать… Чертовски нескладно устроен человек! Непонятно, куда его тянет, почему иногда страдания становятся значительней радостей, а горечь укрепляет силы.
— Я, наверное, пойду, Серафима. Карпуху не дождешься…
— Куда же вы пойдете, Петя? Он должен быть с минуты на
— Тогда, пожалуй, подожду. Спасибо за угощение.
— Извините, поужинаем поплотней попозже. Может быть, мне съездить на Минную? Передать с ребятами на «Истомин»?
— Не надо. Я посижу в садочке.
Петр медленно шагал к площадке с решетками. Тут был выход из сада на Овражную улицу. Главный вход в угловое карпухинское подворье был с другой улицы. Там ворота, и подготовлено место для гаража. Приятель, по-видимому, рассчитывал богатеть.
С площадки виднелись бухта и часть города на той стороне. В предвечерней дымке будто плыл купол Владимирского собора, а за ним угадывалось открытое море, немало поутюженное Петром: пожалуй, ни одной складки на нем не осталось неразглаженной. Дымок табака и тихие раздумья возвратили Петра в уютное братство корабельного полубака. В памяти всплыли образы товарищей. Куда разбросала их судьба? Далеко небось заховали свои бескозырки и старшинские фуражки с твердыми козырьками. И все же, в какие бы сундуки ни нырнули они, эти морские приметы, никогда в душе не погаснет зажженная на корабле флотская искорка. Не загасить ее ничем. В любую минуту вспыхнет и будет гореть нетленным огнем.
Занятого такими мыслями и застал своего друга старшина первой статьи Карпухин. На объятия не поскупились и вполуобнимку направились к дому.
Серафима поцеловала мужа, взяла его фуражку и бушлат. Осчастливленный таким вниманием, Карпухин многозначительно подмигнул приятелю.
— Тебе семейный комфорт, вероятно, уже приелся, а я им никак не надышусь. Ночью, Петруха, проснусь, за стенку цап — я или не я?..
— Не только за стенку цапаешься, — игриво поправила его жена, добавляя к столу кое-какую снедь.
Карпухин по-хозяйски уселся за накрытым столом. Все говорило о приличном достатке.
— Сразу хочу предупредить: за Василия будь спокоен. Полная гарантия выздоровления, хотя в госпитале проваляется не меньше чем месячишко…
— Инвалидность?
— Нет. — Карпухин понял тревогу Петра. — Руки, ноги целы. Оглушило. Воды нахлебался. Сознание потерял. Плавал в холодной купели. Его с мостика снесло. Комфлота тоже купался, лежит с температурой… Давай-ка начнем с копченой султанки. Тут недалеко рыбацкая ватага, Серафима имеет там определенный вес…
— Дядя там у меня в артели, — пояснила Серафима.
— У нее кругом дяди и тети. Пойди разберись в фактическом положении вещей. Сегодня травили на полубаке, будто нашего батю, Ступнина, на адмиральские курсы посылают, в Ленинград. Без него скучно будет на «Истомине». Давай-ка выпьем за батю, Петр. Честный и справедливый он командир. И накажет, и обиды не испытываешь. Но однажды его наказание пошло мне на пользу, — Карпухин метнул взгляд на Серафиму, — не будь гауптвахты, вряд ли бы познакомился с моей нынешней хозяйкой. Благодарю губу, сосватала…