Матросы
Шрифт:
— Гаврила Иванович, когда из своей развалки выкарабкаешься? — спросил Хариохин Чумакова, продолжая работать в прежнем темпе.
— Выберусь, дай время. Не я один.
— Единственное в этом утешение?
— Почему единственное? — Коричневая рука Чумакова по привычке прикоснулась к седеньким, коротко подстриженным усам. — Дочки у меня вырастают.
— Вот для них-то и нужны спаленки.
— Нужны, — согласился Гаврила Иванович. — Придет время — дадут. У меня отличная квартирка была, разбомбили.
Все невольно
Искрами вспыхнула ребровина кельмы. Чумаков яростно сшибал твердый припай на старом камне, сохранившем на себе следы бушевавших когда-то пожарищ.
Искры отразились в ясных, как зори, глазах Аннушки и словно воспламенили ее.
— Заставить бы их, врагов, хоть один дом построить собственными руками! Вот так, на припеке, заставить их работать день изо дня… Стали бы тогда бомбы швырять?!
Старшего Хариохина не тронули яростные слова Аннушки.
— Все едино будут швырять. Будут, — с тупым убеждением повторил он, — природа у человека такая. Зверь у зверя логово не тронет, птица чужого гнезда не зорит, а человек… Потому — человек хуже зверя, глупей воробья. Ему прикажи — он сам себе уши отрежет…
— Понес какую-то хреновину, брат, — остановил его Иван. — У Анки душа плеснулась, а ты в нее — кипятком с отравой. Да сам-то ты кто? Человек или дождевой червяк, который только со своим хвостом беседует? Оглянись кругом, какой ты город ставишь! Севастополь!
— Разницы никакой не вижу, — буркнул старший брат, заклубив себя дымом махорки. — Мне и тут к наряду лишнего целкача не припишут. Наше дело беспричудливое, обыкновенное, без митингов: вывел стены под кровлю — слезай на другой фундамент.
Херсонские ребята улыбнулись, переглянулись, пожали плечами, Чумаков неодобрительно покачал головой. Аннушка зарделась, ее полные губы уже шевелились, готовясь произнести ответ, и неизвестно, чем бы кончилась эта семейная перепалка, если бы внизу не засигналил грузовик и не послышался веселый окрик Павлика Картинкина:
— Эй, кто на палубе! Трави тали на груз!
Стройка питалась с колес. Автотранспорта не хватало. Каменоломни зашивались. Павлик Картинкин, типичное дитя приморского юга, разукрашенный наколками, как папуас, старательно обслуживал передовую бригаду. Иногда и его незрелое имя попадало на странницы газеты, что возбуждало в Картинкине наивное тщеславие и заставляло без устали и с азартом крутиться на своей старенькой трехтонке.
Раздраженный разговором с братом, Иван Хариохин наклонился, разглядывая паренька в полосатой тельняшке, задравшего вверх голову,
— Маримана из себя разыгрываешь, Картинка! Опять опоздал.
— Не виноват, любимец славы! — ответил Павлик, дурашливо раскланиваясь. — Можете проверить по селектору.
— А кто виноват?
— Общая организация!
Хариохин отмахнулся от пустого разговора.
Снизу слышался звонкий голос Павлика:
— Ценный товарищ, чем вы недовольны? Доложите товарищу Чумакову, пусть внесет предложение протянуть транспортер прямо к штольням. Я не останусь без работы. Меня заберет флот! Здравствуйте, Аннушка! Привет мыслителю! — Картинкин обращался к Гавриле Ивановичу.
После отъезда Картинкина сразу стало тихо. Быстро пошел в ход доставленный им свеженапиленный бледно-лимонный инкерман.
Со стороны константиновской батареи доносились глухие звуки взрывов. Там разделывали на лом скелеты затонувших кораблей. Сверкая медной трубой, прошел к причалам паровой линкоровский катер, его называли «самовар» и всегда любовались им, как старинной гравюрой.
Поглядывая на это музейное суденышко, осколок старого флота, на помостях говорили о технических новшествах, вспоминали ушедших в небытие козаносов, разбирали преимущества башенных кранов и контейнеров, забегали мыслями вперед, представляя себе будущее строительной техники. Зачинщиком подобных бесед неизменно выступал Гаврила Иванович.
— Ты своим беспокойным умом во все проникаешь, Гаврила Иванович, проникаешь, как кислород. Ответь, придет такая пора, когда вместо нашего брата, устающего, потеющего, требующего пищу и питье, можно будет приспособить бездушный автомат?
Хариохин подмигнул Аннушке и ждал ответа с доброй улыбкой, бродившей по его красивому мужественному лицу.
— Со временем можно будет, — подумав, ответил Чумаков. — Пошел же в ход сборный железобетон. Уже на многих стройках не кладут стены, а монтируют.
— И исчезнет слово «строитель»?
— Слово не исчезнет. Монтажник тоже строитель. — Гаврила Иванович выпил из бидона теплой воды, огладил усы.
— Я тоже так думаю, — согласился Хариохин, — «строитель» — самое высокое слово. Без него просто-напросто не обойдешься, его ничем не заменишь. Возьми, к примеру: как скажешь иначе — «строители коммунизма»? Высокое слово!
Застопорилось с подачей раствора. Хариохин очистил весь лоток, стукнул о днище кельмой, выругался.
— Зачем же так, Ваня? — упрекнул его Гаврила Иванович. — Женщины здесь. Сам о высоких словах говорил, и тут же — на тебе. Берешь из мусорной кучи слово и цепляешь к нему крылья…
Аннушка засмеялась:
— Покрепче его, Гаврила Иванович. Любит мой Ванечка этаким великим русским языком давать руководящие указания. Он семь научных институтов сложил, а самого его выучить некому. Как сирота.