Матушка-Русь
Шрифт:
Послал он его в стольный Киев — великому князю. И нет от него ни привета, ни весточки.
Зря успокаивает гусляр, все равно сомнения душу грызут.
…Видится Святославу — горит холодным голубым пламенем снег под луной, недвижна лохматая тень дуба. Стоит князь с невестой под дубом. И нет печали в ясных девичьих глазах, загорелись они надеждой и радостью. И будто встает над заснеженным лунным лесом Ярило-солнце красное. Протянул к ним мягкие лучи, словно руки, и неощутимо обнял ласковой теплотой.
В ЛОВЧЕЙ ИЗБЕ
Повелел
Страшен он видом. Вышиб проворный медведь рогатину из его рук и подмял. Спасибо, сам боярин с топором подоспел, а то бы совсем не сдобровать. С тех пор и ходит Тум, вбок согнувшись, будто подломленный: правое плечо под ухом, а левое вровень с грудью.
Равнодушно выслушал Тум от челядинцев Ольстинов наказ — не спускать глаз с невольницы. Не впервой быть ему свидетелем боярских утех. Только и сказал:
— Басурманка, стало быть. Ничего, привыкнет. Медведь на что лют, а и тот под батогом на бочке пляшет.
Половчанка стояла перед ним ни жива, ни мертва. От одного вида мужика прошел холодок по спине.
— В избе приберешь, щи сготовишь, корову подоишь, — тут же приказал он ей, повернулся и заковылял под горку в лес.
Ловчая изба совсем не похожа на избу. На пригорке стоял светлый, будто игрушечный, теремок. Рядом рос корявый дуплистый дуб, из-под которого струился ключ.
Половчанке была отведена светлица на два окна. Вскоре нагрянул боярин с разудалыми молодцами. Во дворе храпели кони, грызлись и лаяли собаки.
Ольстин распахнул ногой дверь, ввалился в избу. Он был в легком кафтане с вытканными на белой парче полумесяцами.
Половчанка бросилась ему в ноги:
— Продай меня князю! Пусти ко князю!
Боярин рассвирепел, глаза расширились, загорелись злобой. Он толкнул ногой половчанку. Подоспевший Тум сграбастал ее в охапку и свалил на скамью. Ольстин сорвал одежды и начал хлестать девушку ременной плетью:
— За князя! За пощечину! За князя! За непокорность!
Тум держал половчанку и сам вздрагивал при каждом ударе.
Не так от боли, как от позора, кричала и билась пленница.
Боярин тотчас же ускакал со всею свитой.
Половчанка слегла в горячке. Тум поил ее настоем трав и шептал заклинания.
— Хворь-хвороба, поди с моего тела во чисто во поле, в зеленые луга, гуляй с ветрами, с буйными вихрями; там жить добро, работать легко, в чем застал, в том и сужу.
Половчанка стала поправляться. Она осунулась, похудела, с тоской смотрела на лес, обступивший двор. Ей было страшно в этом лесу. Чудилось, что за темной хвоей хоронятся страшные дивы, кривоногие и лохматые.
Тум то исчезал на несколько дней, то ходил за ней по пятам, обучал русскому говору, болтал без умолку, хотя она мало что понимала в его речи:
— Есть, к примеру, плакун-трава. Она слезой наливается, когда солнце тучей прикроется. Есть
Иногда наезжал боярин. Невольница трепетала под его свирепым взглядом. Он заставлял ее ползать на коленях, подавать кушанья, петь половецкие песни. Захмелев, подставлял толстую ногу в узорном сафьяновом сапоге, и она покорно разувала его.
Тум уходил к старому дуплистому дубу у ключа и всю ночь молился.
— Перун, высокий богови! Великий и страшный, ходящий в гору, возводящий облака и ветры от полуденных краев, призывающий воду морскую, сотворяющий молнию и повелевающий дождям омыть лицо земли, производящий нам хлеб и снедь и траву скотам; исторгни гнев свой на мою голову, покарай меня за недобрые помыслы!
Когда отъезжал боярин, Тум зло обзывал половчанку чернорожей басурманкой, заставлял целый день работать, грозил побоями.
Как-то затеял он разговор о том, что в лесу есть тропинки и приведут они, куда захочешь. Конечно, если одна девица пойдет, то сгинет.
Половчанка удивленно глянула на него и ответила:
— Некуда мне идти. Рабыня я.
Тум озлился, хлопнул дверью. Несколько дней пропадал в лесу, но вернулся без добычи.
За избой у ключа под дубом лежала слоистая плита тонкого песчаника. Она обросла шелковистой травой. На этом камне половчанка чистила рыбу. Однажды она увидела, что край плиты разломлен и будто приподнят. Сквозь щель выбивалась нежная зеленая травка.
Невольница удивилась: неужели такая сила жизни заключена в траве, что камень ломит?
— Ты не трава, а боярин не камень, — обругал ее Тум. Запер половчанку в чулан, а у ключа навалил целую гору камней.
Жила половчанка как в полусне. Безропотно делала тяжелую непривычную работу, покорно слушала Тумову ругань.
Вспоминала о князе, но все это было в прошлом — и степь и князь. Это была сказка, которая не повторится. Не придет князь и не вызволит ее.
От боярина прискакал гонец. Привез половецкое дорогое платье и велел невольнице одеваться и ехать с ним.
Тум услужливо помог ему спешиться, начал выспрашивать, куда повезет невольницу.
— Говорят, на пиру у самого черниговского князя хочет показать ее боярин.
Когда половчанка и гонец были уже далеко от ловчей избы, над лесом взвился клуб дыма. Светлый игрушечный теремок пылал, как свеча.
ЗАПЕЛИ ГУСЛИ
Есть у персов злое присловие. Человек, обидевший владеющего пером, падает и встает горбатым. Удар меча делает рубец, удар слова — сокрушает кости.