Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века
Шрифт:
Жертва собственной самонадеянности, Осман увидел, как его войско в панике отступает, и пал на поле боя. Хариджиты уже приготовились пожинать плоды победы, но Хариса подхватил упавшее знамя и, построив своих соплеменников в боевой порядок, остановил противника. «Если бы там не было Харисы, ни один из жителей Ирака не пережил бы тот роковой день, – справедливо заметил поэт. – Когда спрашивают, кто спас Ирак, маадиты и йемениты уверенно отвечают: Хариса».
К сожалению, благочестивые и набожные люди, которых Ибн-Зубайр отправлял одного за другим, чтобы править Ираком, не могли по достоинству оценить единственного человека, который проявил отвагу и энергию среди всеобщей трусости. Они считали его пьяницей и неверным, упорно отказывались дать ему официальный статус, которого он требовал, и не посылали ему подкрепление, абсолютно необходимое, чтобы сдержать врага. В конце концов отважный воин, подвергшийся сильнейшему натиску, был вынужден, спасая своих людей, начать отступление, больше похожее на бегство. Преследуемые врагом, они достигли Тигра и погрузились в лодки, чтобы переплыть реку. Лодки уже были в середине реки, когда Хариса услышал крик и увидел на берегу отставшего храброго темимита. Хариса приказал гребцам вернуться. Враг был уже рядом, и темимит, хотя берег был крутой, а он – тяжело вооружен,
Ничто не ускользало от внимания Мухаллаба: с самого начала он понимал, что такая война требует от полководца не только военного гения, но и чего-то еще. Чтобы покорить фанатиков, всегда готовых умереть – они, даже пронзенные копьями, продолжали наступать на врага с криками: «О, Бог, мы идем к тебе!» – необходимо, чтобы им противостояли солдаты, не только опытные и дисциплинированные, но также вдохновленные религиозной идеей. И Мухаллаб сотворил чудо. Ему удалось превратить скептиков Ирака в истовых верующих. Он убедил их, что хариджиты – злейшие враги Всевышнего, он вдохновил их стремлением получить венец мученика. Когда их покидало мужество, он смело вкладывал в уста Мухаммеда слова, обещавшие им победу, – странно, но его талант обманщика не уступал его безусловной отваге. И его войска забыли о колебаниях. Они завоевывали победу, убежденные, что она дана им небесами. Эта война, продолжавшаяся девятнадцать лет, была одним непрекращающимся противостоянием фанатичной ненависти. Невозможно сказать, какая из сторон показала себя самой пламенной, упорной и яростно непримиримой. «Если я увижу язычников-дейлемитов с одной стороны и хариджитов с другой, – сказал один из солдат Мухаллаба, – то брошусь на последних, потому что тот, кто умрет от их рук, в раю получит венец мученика в десять раз великолепнее».
В то время как Басре нужны были все ее люди и все ресурсы, чтобы отогнать хариджитов, другая община – шиитов – вызывала острую тревогу Омейядов и Ибн-Зубайра.
Если доктрины хариджитов неизбежно демонстрировали тенденцию к демократии, доктрины шиитов склонялись к самому худшему деспотизму. Отказавшись признать, что пророк имел неосторожность оставить выбор преемника толпе, они приводили определенные, в высшей степени неоднозначные высказывания пророка, якобы доказывающие, что он назвал своим преемником Али, и семья супруга Фатимы имеет наследственные права на халифат. Исходя из этого они считали узурпаторами не только Омейядов, но также Абу Бакра, Омара и Османа, и в то же самое время они обожествляли халифа, предполагая, что он безгрешен и не имеет недостатков и несовершенств человечества. Исходя из божественной природы халифа доминирующая община тех дней – которая была основана Кайсаном, одним из вольноотпущенников Али, – пришла к логическому и весьма грустному выводу, что вера, религия и добродетель заключаются в пассивном подчинении и безусловной покорности приказам человека-божества. Кстати, некоторые арабские авторы неверно идентифицируют Кайсана с Мухтаром, главой телохранителей которого он стал. Эта странная и уродливая доктрина, несвойственная арабскому характеру, родилась в мозгах древних учеников Заратустры (Зороастра), которые привыкли видеть в своих царях и жрецах потомков богов или божественных и небесных жителей и передали новой религии почтение, испытываемое ими к монархам. Шииты были в основном персидской общиной, члены которой набирались из вольноотпущенников-персов. Правда, их догмы, возможно, имели иудейское происхождение и пришли к ним через сабеизм, а основатель этого течения предположительно был иудеем. В общем, вера этой общины приняла вид слепой и жестокой войны с обществом: ненавидя господствующую расу и завидуя ее богатствам, персы требовали своей доли земных благ. Тем не менее их лидерами были, как правило, арабы, которые отвечали за легковерие и фанатизм сектантов. В период, о котором идет речь, общиной руководил Мухтар – человек одновременно неистовый и проницательный, героический и беспринципный, тигр в гневе и лис в хитрости. Он был последовательно хариджитом, традиционным мусульманином – зубайритом (по крайней мере, так говорили) и шиитом. Он принадлежал к каждой партии, начиная от той, что воплощала демократические принципы, и кончая проповедникам абсолютизма. Чтобы оправдать столь частые перемены, которые могли посеять сомнения в его искренности, он создал своего бога – капризного, который думает, желает и приказывает завтра совсем не то, что думал, желал и приказывал вчера. Столь гротескная доктрина имела еще одно преимущество: поскольку Мухтар гордился своим пророческим даром, его предсказания и видения оказывались, таким образом, защищены от критики: если предсказания не сбывались, Мухтар просто говорил: «Бог передумал».
Тем не менее, несмотря на видимость обратного, никто не был менее непоследовательным или менее изменчивым, чем Мухтар. Если он что-то менял, то лишь средства, которые использовал. Все его действия подчинялись единственной движущей силе – непомерным амбициям; все его усилия были направлены на достижение единственной цели – высшей власти. Он презирал все, что другие боялись или почитали. Его гордый дух созерцал с презрительным безразличием все политические системы и религиозные кредо. Он рассматривал их как многочисленные ловушки, расставленные, чтобы поймать толпу, или предрассудки, которыми способный человек мог манипулировать для достижения своих целей. Но хотя он все роли исполнял с одинаковым мастерством, роль главы шиитов удавалась ему лучше всех. Ни одна другая секта не была такой простой и легковерной, и не обладала характером пассивного подчинения, столь подходящим его властному темпераменту.
Внезапным ударом он отобрал Куфу у Ибн-Зубайра, а потом выступил навстречу сирийской армии, отправленной против него халифом Абд аль-Маликом, который стал преемником своего отца Мервана. Жители Куфы, подчинившиеся с гневом и негодованием ярму, надетому на них этим самозванцам и его персами – они называли их своими рабами, – с нетерпением ждали удобной возможности, чтобы взбунтоваться. Но Мухтар постарался выиграть
Отдавая войскам приказ снова выступить против сирийской армии, Мухтар не пренебрегал никакими средствами для стимулирования их энтузиазма и фанатизма. Прежде чем они отправились в поход, он выставил напоказ старый стул, купленный у плотника за две серебряные монеты. Его покрыли шелками и назвали троном Али. «Этот трон, – сказал он солдатам, – станет для вас тем, чем Ковчег Завета был для сынов Израиля. Несите его в гущу сражения, поставьте его там, где бойня будет самой жестокой, и защищайте его. Если победа будет вашей, то лишь с Божьей помощью; но не падайте духом, если встретитесь с отпором. Мне было видение, что в этом случае Бог пошлет ангелов, чтобы выручить вас, и вы увидите их летящими в облаках в образе белых голубей».
Кстати, Мухтар передал доверенным людям в Куфе некоторое количество белых голубей с приказом выпустить их, в случае если события будут развиваться в неблагоприятном направлении. Таким образом, появление птиц должно было предупредить Мухтара, что настало время позаботиться о собственной безопасности и одновременно поднять боевой дух доверчивых солдат.
Сражение произошло в августе 686 года в окрестностях Хазира, что недалеко от Мосула. Сначала натиск шиитов был отбит. Тогда были выпущены голуби. Вид летящих над головами птиц необычайно воодушевил солдат, и они с фанатичным воодушевлением бросились на врага с криками: «Ангелы! Анеглы!» Одновременно на левом крыле сирийской армии сражались одни только кайситы под командованием Омайра, бывшего военачальника Зофара. Накануне ночью он провел беседу с полководцем шиитов. Теперь, опустив свое знамя, он крикнул: «Месть, месть за роковое поле Рахит!» С этого момента кайситы стали инертными, но не безразличными зрителями сражения, и к ночи сирийская армия, лишившись своего командующего Обайдаллаха, потерпела поражение.
Пока Мухтар радовался победе, беженцы из Куфы потребовали, чтобы Мусаб, брат Ибн-Зубайра и правитель Басры, сразился с самозванцем, заверив его, что если он проявит себя соответствующим образом, его поддержат все разумные люди Куфы. Подчинившись требованию, Мусаб вызвал Мухаллаба в Басру, выступил вместе с ним против шиитов, одержал две победы и осадил Мухтара, который обосновался в цитадели Куфы. Мухтар, видя, что поражение неизбежно, решил, что не переживет его. «Давайте нападем на осаждающих, – призвал он. – Лучше умереть, как храбрые люди, в бою, чем погибнуть здесь от голода или быть убитыми, как бараны». Но его престиж уже упал. Из шести или семи тысяч воинов лишь двадцать человек откликнулись на его призыв. И они дорого продали свои жизни. Что касается остальных, их трусость не дала им ничего. Их объявили бандитами и убийцами, и безжалостный Мусаб приказал их всех убить. Было это в 687 году. Однако он недолго радовался своему успеху. Не желая того, он сослужил хорошую службу сопернику своего брата, освободив его от самых грозных врагов – шиитов, и Абд аль-Малик, которому больше не надо было их опасаться, начал готовиться к нападению на зубайритов в Ираке. Чтобы враг не угрожал ему с тыла, он начал операции с осады Киркесия, где Зофар сыграл весьма двойственную роль, то делая вид, что воюет за Зубайра, то снабжая продовольствием шиитов и предлагая выступить вместе с ними против сирийцев. Все враги Омейядов, какими бы разными ни были их цели, были его врагами и союзниками. Осажденный Абд аль-Маликом, который, действуя по совету кельбитов, предусмотрительно убрал кайситов с передовой, Зофар защищал свою крепость с большим упорством. Однажды его люди совершили такую энергичную вылазку, что проникли в лагерь до самого шатра халифа. Желая покончить с осадой, чтобы выступить против Мусаба, Абд аль-Малик вступил в переговоры, которые, правда, прервал, когда разрушение четырех башен возродило надежду на штурм города, и снова возобновил, когда штурм оказался неудачным. Рационально распределив деньги среди солдат халифа, Зофар со временем сумел добиться вполне почетных условий, а именно амнистии для своих братьев по оружию и губернаторства в Киркесии для себя. Более того, в качестве бальзама для своей гордости он обусловил, что его не станут принуждать давать клятву верности халифу Омейядов при жизни Ибн-Зубайра. И наконец, для ратификации примирения было решено, что Маслама, сын халифа, женится на дочери Зофара. После заключения мира Зофар предстал перед Абд аль-Маликом, который принял его с большой учтивостью и даже предложил сесть рядом с ним на троне. Вид этих двух людей, давних заклятых врагов, обменивающихся заверениями в братской любви, вероятно, был весьма трогательным. Но внешность обманчива. Чтобы превратить новорожденную дружбу Абд аль-Малика с Зофаром в яростную вражду, потребовалась всего лишь поэтическая цитата. Благородный йеменит Ибн Зиль-Кала вошел в шатер и, увидев, какое почетное место занял Зофар, стал проливать слезы. Халиф спросил его о причинах горя.
– Как же я могу не лить горькие слезы, – ответил он, – глядя на человека, еще недавно бунтовавшего против тебя, с меча которого еще капает кровь моих родственников, ставших жертвой только своей преданности тебе; и этот убийца моей семьи сидит на троне рядом с тобой, а я стою перед вами.
– Пригласив его сесть рядом со мной, – ответствовал халиф, – я вовсе не желал поставить его выше тебя. Но он говорит на моем языке, и его разговор мне интересен.
Поэт аль-Ахталь (настоящее имя Гийас ибн Гаус) был христианином. Правда, по утверждению некоторых авторов, для него религия была вопросом не принципа, а удобства, и высшим достоинством христианства он считал разрешение пить вино без ограничения. Он узнал о приеме, оказанном Зофару халифом. Поэт ненавидел и презирал бандита из Киркесия, который не единожды пытался уничтожить его племя – бени таглиб.
– Я нанесу ему удар, который никто больше не сможет нанести, – заявил поэт. Сказав это, он вошел в шатер калифа, несколько секунд сверлил его глазами и продекламировал:
– Вино, наполняющее мой кубок, сверкает, как глаз петуха. Оно возбуждает дух пьющего. Тот, кто выпьет три кубка, не смешав вино с водой, чувствует желание раздавать благодеяния. Он изящно покачивается при ходьбе, как прекрасная дочь курайш, и поддерживает юбки своих одежд, чтобы развевались на ветру.
– Зачем ты прочитал эти стихи? – спросил халиф. – Несомненно, тебе в голову пришла какая-то мысль.