Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века
Шрифт:
Внук вольноотпущенника, Обайдаллах был не тем человеком, которого можно было презирать. Он получил хорошее образование, знал наизусть классические поэмы и древние баллады. Принадлежность к кайситам вдохновила его благородной идеей. Обнаружив в Египте только два кайситских племени, он привел в страну тринадцать сотен бедных семей кайситов, создал колонию и прилагал большие усилия, чтобы сделать ее процветающей. Уважение Обайдаллаха к семье своего покровителя было воистину трогательным. Находясь на вершине власти, он не только не стыдился своего низкого происхождения, но и открыто заявлял о своем долге перед Хаджаджем, освободившим его деда. Будучи наместником Африки, когда его посетил Окба, сын Хаджаджа, Обайдаллах усадил его рядом с собой и проявил к нему столько почтения, что его сыновья, с надменностью молодых выскочек, возмутились. Оставшись наедине с отцом, они призвали его к ответу. Они сказали:
– Ты усадил этого бедуина рядом с собой в присутствии знати и курашитов, которых это наверняка оскорбило, и они затаили на тебя злобу. Ты уже стар, и никто не станет обходиться с тобой дурно, да и смерть скоро защитит тебя от всех нападок. Но мы, твои сыновья, имеем все основания опасаться, что позор твоих деяний падет на нас. А
– То, что вы говорите, справедливо, сыны мои, – ответил Обайдаллах. – У меня нет оправданий. Но я больше не заслужу ваших упреков.
На следующее утро он пригласил Окбу и знать во дворец. Он обращался со всеми уважительно, но почетное место предоставил Ибн-Хаджаджу, у ног которого сел сам. После этого он послал за сыновьями. Когда они вошли в зал и в немом изумлении застыли, не в силах поверить своим глазам, Обайдаллах встал и, восславив Бога и пророка, рассказал все, что накануне говорили ему сыновья.
– Призываю Аллаха и всех вас в свидетели – хотя и одного Аллаха достаточно, что этот человек – Окба, сын того самого Хаджаджа, который освободил моего деда из рабства. Моих сыновей сбил с пути истинного Иблис, вселивший в их души безумную гордыню. Однако я заявляю перед Богом, что я, по крайней мере, не виновен в неблагодарности, и хорошо понимаю, чем обязан небесам и чем – этому человеку. Я заявляю это публично, опасаясь, что мои сыновья могут лишиться Божьего благословения, не признавая, что этот человек и его отец – наши покровители. Ведь тогда они будут прокляты Богом и людьми. Я слышал, что пророк сказал: «Проклят будет тот, кто делает вид, что принадлежит к семье, в которой он чужой; проклят будет тот, кто отвергает своего покровителя». Также я слышал, что Абу Бакр говорил: «Отречься даже от самого дальнего родственника или утверждать, что ты принадлежишь к семье, к которой не имеешь отношения, – значит проявлять неблагодарность к Богу». Сыны мои, я люблю вас, как себя, и потому не подвергну вас проклятию Бога и человека. Вы говорили, что халиф разгневается, узнав, что я сделал. Успокойтесь. Халиф – пусть дарует ему Аллах долгую жизнь – благороден и великодушен. Он прекрасно знает свой долг перед Богом и человеком. И я не боюсь вызвать его гнев тем, что вознаграждаю своих друзей. Наоборот, я уверен, что он одобрит мое поведение.
Со всех сторон раздались возгласы:
– Он правильно говорит! Да здравствует наш правитель!
И только сыновья Обайдаллаха, охваченные стыдом, хранили молчание. Повернувшись к Окбе, Обайдаллах продолжил:
– Господин, мой долг – выполнять твои приказы. Халиф доверил моим заботам большую территорию. Выбери, какую провинцию ты предпочтешь для себя.
Окба выбрал Испанию.
– Мое величайшее желание, – сказал он, – принять участие в Священной войне. В Испании я смогу его исполнить.
Несмотря на благородную величественность своего характера и даже обладая всеми добродетелями своей расы, Обайдаллах также вполне отчетливо проявлял глубочайшее презрение, свойственное его расе ко всем неарабам. В его глазах копты, берберы, испанцы и все покоренные народы, которых он едва ли считал полноценными людьми, имели единственное жизненное предназначение – в поте лица своего обогащать расу, которую Мухаммед объявил исключительной. В Египте, где он был сборщиком налогов, он увеличил дань, выплачиваемую коптами, и этот народ, удивительно миролюбивый, ни разу, живя под мусульманским правлением, не прибегший к оружию, был настолько возмущен этой несправедливой мерой, что взбунтовался. Став правителем Африки, Обайдаллах взял за правило потакать капризам знати Дамаска за счет берберов. Поскольку шерсть мериносов, из которой делали ткань ослепительной белизны, пользовалась большим спросом в столице, Обайдаллах взял за правило силой отбирать овец у берберов и убивать их без разбора, хотя нередко в отаре находился только один ягненок с нужной шерстью, все остальные были абсолютно бесполезны для правителя. Не удовлетворившись лишением берберов их отар, основного источника богатства, или, точнее, единственного источника средств существования, Обайдаллах стал уводить их жен и дочерей и отправлять их в сирийские гаремы. Арабская знать высоко ценила берберских женщин, которые всегда считались красивее арабских.
Больше пяти лет берберы терпели молча. Они копили ненависть в своих сердцах, однако присутствие большой армии их сдерживало. И все-таки восстание приближалось. Оно должно было принять скорее религиозный, чем политический характер, и его лидерами предстояло стать миссионерам и священнослужителям. Несмотря на удивительное сходство между берберами и арабами, между ними имелось существенное различие. Одни были богобоязненными, склонными к предрассудкам и слепой почтительности с священнослужителям; вторые были нацией скептиков и зубоскалов, на которую не имели почти никакого влияния религиозные деятели. Даже в новое время африканские марабуты – мусульманские отшельники – имеют неограниченную власть в политических вопросах. Только они одни могут вмешаться, когда два племени вступают в конфликт. Если выбирают вождя, именно марабуты называют самых достойных кандидатов. Когда тот или иной кризис требует собрания племени, именно они уточняют разные мнения людей и после обсуждения между собой сообщают решение. Их жилища обеспечиваются и поддерживаются людьми, которые предупреждают все их желания. Интересно, что берберы имеют больше почтения к своим служителям культа, чем к самому Всевышнему. Французский автор Н. Домас, много лет последовательно изучавший обычаи этих людей, утверждает, что «имя Бога, к которому воззвал несчастный человек, оказавшийся в опасности, никак не защитит его, а имя почитаемого марабута может спасти». В этой связи заметим, что берберы никогда не играли важной роли в мире, если только их не подстрекали религиозные учителя. Марабуты заложили основы обширных империй Альморавидов и Альмохадов. Берберами с гор в войне с арабами долгое время руководила пророчица, обладавшая, по их мнению, сверхъестественными способностями. Арабский военачальник Окба ибн Нафи хорошо знал своих противников и довольно быстро сообразил: победить их можно, только сыграв на суевериях и вере в чудеса. И он переквалифицировался в колдуна и марабута. Он заклинал
В период, который мы сейчас рассматриваем, ислам был уже господствующей религией в Африке. При благочестивом Омаре II он быстро распространился, и древний хронист даже заявил, что при Омаре не осталось ни одного бербера, который не был бы мусульманином. Это утверждение не покажется преувеличенным, если мы вспомним, что обращения не были всецело стихийными и корысть играла важную роль в их осуществлении. В глазах Омара распространение веры было главной целью его жизни. Он использовал все средства, чтобы увеличить количество прозелитов. Новообращенному достаточно было произнести слова: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его», чтобы получить освобождение от подушного налога, и от него даже не требовалось строго соблюдать все заповеди ислама. Правитель Хорасана как-то раз пожаловался в письме Омару, что многие люди якобы приняли веру, но сделали это, чтобы получить освобождение от налога, и они даже не совершили обрезание. На это халиф просто ответил, что Бог послал Мухаммеда на землю, чтобы вести людей к истинной вере, а не чтобы выполнять обрезание. Омар смотрел в будущее. Под пышной растительностью он видел богатую плодородную землю, в которой семена Божественного мира прорастут и дадут плоды. Он предвидел, что, если новообращенных мусульман и можно упрекнуть в равнодушии к вере, их сыновья и внуки, рожденные и воспитанные в исламе, однажды превзойдут в рвении и приверженности тех, кто однажды сомневался в традиционной вере их отцов.
История подтвердила его правоту, особенно с африканцами. Ислам, отталкивающий и даже одиозный вначале, постепенно делался терпимым и в конечном итоге стал для них всем. Но эта религия, как они ее понимали, не была холодной официальной верой, скучным компромиссом между деизмом и скептицизмом. Миссионеры проповедовали ее без рвения, много говоря об обязанностях подданных по отношению к халифу и ничего – об обязанностях халифа по отношению к ним. Вера берберов была суровой и страстной религией, которую проповедовали им хариджиты. Нонконформисты, на которых на Востоке открыли настоящую охоту, как на оленей, и они были вынуждены всячески маскироваться, чтобы избежать поимки (о странных приключениях хариджитского поэта Имрана ибн Хиттана), наконец отыскали убежище в горячих песках Африки, где с тех пор проповедовали свои идеи с небывалым успехом. Еще нигде эти ревностные и убежденные учителя не находили такую восприимчивую, благодарную аудиторию. Кальвинисты ислама наконец нашли свою Шотландию. Арабы отвергали их доктрины, но не потому, что они были противны их политическим принципам – наоборот, они вполне согласовывались с республиканскими инстинктами расы. Но, во-первых, они вообще не относились к религии серьезно, а во-вторых, для них был неприемлем нетерпимый пуританизм, которым отличались сектанты. С другой стороны, обитатели убогих африканских хижин принимали их учения с неподдельным энтузиазмом. Эти простые и невежественные люди ничего не понимали в спекуляциях и догматических тонкостях – источниках наслаждения для более изощренных умов. Поэтому бесполезно разбираться, какой именно секте эти люди отдавали предпочтение: были они харуритами, софритами или ибадитами – у хронистов нет единого мнения на этот счет. В любом случае берберы достаточно хорошо поняли хариджитские доктрины, чтобы усвоить их революционные и демократические принципы, разделить фантастические надежды на всеобщее уравнивание, пробужденные их учителями. Заодно они убедились, что их угнетатели – нечестивцы, удел которых – адский огонь.
Поскольку все халифы, начиная от Османа (Усмана), были, по мнению хариджитов, неверными и узурпаторами, выступать против тирана, который лишает людей собственности и жен, – не преступление, а право или даже обязанность. Раньше арабы удерживали берберов от любого применения власти, разве что за исключением той, что по праву принадлежала племенному правительству. И теперь африканцы с готовностью поверили, что доктрина суверенитета народа, которую они, по сути, исповедовали с незапамятных времен, является мусульманской, и даже самый скромный бербер при всеобщих выборах может взойти на трон. И все же этот угнетенный народ, взбудораженный фанатиками, наполовину священниками, наполовину воинами, у которых были старые счеты с так называемой традиционной религией, был близок к тому, чтобы именем Аллаха и его пророка сбросить ярмо и именем священной книги, на которую многие полагались, основать деспотизм. Воистину странным бывает применение религиозных принципов, мощных арсеналов, снабжающих каждое дело оружием. То речь идет о защите тех, кто сжигал еретиков и проповедников абсолютизма, то об аргументах в пользу сторонников свободы совести, которые обезглавили царя и основали республику.
В условиях всеобщего брожения умов берберы выжидали благоприятной возможности, чтобы взять в руки оружие, когда в 740 году Обайдаллах отправил большую часть своих войск на Сицилию. Когда эти войска погрузились на корабли, стало очевидно, что восстание может начаться в любой момент – нужен только самый пустяковый повод. Однако правитель Тингитаны неблагоразумно выбрал именно этот момент, чтобы применить кайситскую систему и приказать местным берберам выплатить двойную дань, как если бы они не были мусульманами. Они сразу же взялись за оружие, обрили головы, привязали свитки Корана к наконечникам копий, как хариджиты, и поручили командование Майсаре, самому рьяному из сектантов, который был одновременно священнослужителем, солдатом и демагогом. Они напали на Танжер, захватили его и казнили правителя и всех арабов, которых сумели отыскать. При этом они применяли свои доктрины с такой бесчеловечной жестокостью, что не щадили даже маленьких детей. Из Танжера Майсара повел своих людей в провинцию Сус, которой тогда правил Исмаил, сын Обайдаллаха. Не дожидаясь их появления, берберы собрались толпой и убили правителя. Арабы тщетно пытались сопротивляться, но, потерпев поражение на всех фронтах, были вынуждены покинуть страну. Через несколько дней весь запад Африки, на покорение которого арабам потребовалось так много лет, был для них потерян. Берберы организовали выборы халифа. Революционный дух оказался настолько демократичным, что выбор народа пал не на знатного человека, а на храброго Майсару, ранее бывшего водоносом на рынке Кайруана.