Мавзолей для братка
Шрифт:
«Интересно, а перерывы или часы открытия-закрытия тут уже существуют? – подумал Арталетов, толкая дверь в подвальчик, по счастью не запертую. – А то хорош я буду, если книжник уже отчалил до дому. Хотя он вроде бы тут и живет…»
– Извините, молодой человек, – буркнул хозяин, как обычно полускрытый за огромным манускриптом. – Мы уже закрыты. Согласно последнему королевскому ордонансу о торговле в вечерние часы.
Он поднял от рукописи голову, близоруко сощурился глядя на вошедшего, приоткрыл было рот, чтобы что-то спросить, и вдруг начал заваливаться набок, комкая в руке драгоценный пергамент и хватая перекошенным ртом затхлый, пропитанный бумажной пылью воздух…
– Нет,
Язык у седовласого книгочея уже изрядно заплетался: для снятия шока пришлось влить в старика, материалистические устои которого сегодня дали изрядную трещину, добрый литр вина. А иначе как бы удалось Георгию его откачать при полном отсутствии корвалолов, валидолов, нитроглицеринов и прочих средств экстренной медицины? В старину, кажется, в подобных случаях полагалось делать кровопускание… Бр-р-р! Оживший покойник, вскрывающий кинжалом старческую вену? Да, это ни в одном кошмаре не приснится!
– Я же своими глазами видел, как вас объяло пламенем и вы вспыхнули, словно факел!
– Оптический обман зрения.
– Какой же обман!.. Да еще оптический… Своими глазами… А когда дым рассеялся – все увидели обгорелый столб со свисающими цепями – ни тела… Ничего! Понимаете? Как утверждал мой кюре, очищающий огонь Святой Церкви заставил дьявола бежать и начисто уничтожил прогнившую оболочку колдуна…
– Но я же перед вами. Во плоти. Можете пощупать.
– Знаете, я все-таки пощупаю… – Пьяненький книготорговец потянулся через стол, опрокинув свой бокал и в десятый, наверное, раз за вечер, ущипнул запястье Арталетова, стоически терпевшего все эти «экспертизы». – Да, несомненно, живая плоть. Теплая и упругая. Даже не верится…
– Удовлетворены? – Жора подобрал опрокинутый бокал и плеснул в него новую порцию «бордо», разлитую, судя по сивушному послевкусию, в соседнем подвале из контрабандного пьемонтского или астурийского пойла. Импорт оных напитков был строжайше запрещен стараниями главного санитара королевства месье о’Лямендиан [28] .
– Да, конечно, и тень наличествует, и в зеркале вы отражаетесь, и серебра совсем не чураетесь… Хотя, если Враг рода человеческого пожелал бы принять ваш облик, дорогой д’Арталетт…
28
«La mendiante» – по-французски «нищенка», соответственно, «о’Lamendiante»…
– Может, вам продемонстрировать, что хвоста тоже нет? – взялся за опояску штанов путешественник, уже начавший терять терпение. – И копыта я в сапогах не прячу.
– Верю, верю! – замахал на него обглоданной костью мэтр Безар. – Тем более что над входом висит освященное в церкви распятие, а вы, войдя, не обратили на него ровно никакого внимания.
– Разумно, – отдал должное предусмотрительности хозяина гость, в голове у которого тоже понемногу начинало шуметь. – Распятие – это сильная штука против нашего брата-колдуна!
– Ха! Вы и шутите к тому же! Юмор – Божий дар… Давайте-ка я вам покажу! – Книжник встал и, пошатываясь, побрел к стеллажу, сплошь заваленному кипами бумаги так, что прогибались дубовые полки из доски-пятидесятки. – Это не то… И это тоже… Ага!.. Нет… Вот.
Откуда-то из середины высокой бумажной пирамиды (верхняя часть сразу развалилась, но на это не было обращено никакого внимания) мэтр Безар извлек тоненькую стопочку листов:
– Любуйтесь!
Картинки веером легли перед
На всех раскрашенных гравюрах был явно он, собственной персоной. Сходство поразительное! Но если на первой гравюре д’Арталетт был юношей с книгой в руках и романтическим выражением на лице, выходящим из церкви, то на последующих – проходил все стадии грехопадения в их средневековом понимании.
Те, кто застал «развитой социализм», легко вспомнят подобные серии в журнале «Крокодил» и ему подобных средствах наглядной агитации. Грехопадение советского юноши, сиречь «молодого строителя коммунизма»: буржуинские джинсы и прическа до плеч, портвейн и гитара, в компании таких же лоботрясов, фарцовка импортными шмотками, а далее – в зависимости от того, что обличалось в данный момент. Если «безродный космополитизм» – получение пачечки долларов от дьявола-искусителя в образе коварного иностранца в неизбежном галстуке-бабочке и неминуемая кара в виде недремлющего КГБ с лицом коллективного Ильи Муромца (правда, без бороды). Если пьянство – синий нос, заплывшие глаза и Зеленый Змий в обнимку (варианты: огромная бутылка водки или набивший оскомину зеленый черт с трезубцем), если тунеядство – подметание улицы под зорким контролем сурового милиционера Добрыни Никитича…
Тут было примерно то же, лишь грехи и добродетели присутствовали в их истинном толковании. Ветреная красотка, сходство с Жанной у которой исчерпывалось лишь рыжими волосами (причем эротизм ограничивался чуть оголенным плечиком и кончиком босой ножки, едва виднеющимся из-под юбки), убийство на дуэли более удачливого соперника, падающего пронзенным шпагой с таким кротким выражением лица, что хотелось задушить негодяя д’Арталетта на месте… Кстати, его собственное лицо, по мере падения в пучину безнравственности, приобретало все более демонические черты, странным образом не теряя сходства с оригиналом. Ничего не попишешь – Малыш Клюэ оказался настоящим гением портрета. Вернее – шаржа. Этакими Кукрыниксами [29] средневековья в одном лице. Жаль, что его работы так мало известны в современном мире.
29
Кукрыниксы (псевдоним по первым слогам фамилий), творческий коллектив советских графиков и живописцев: Куприянова М. В., Крылова П. Н. и Соколова Н. А., прославившийся своими сатирическими работами, шаржами и карикатурами.
А далее – по нарастающей.
Алхимическая лаборатория в подвале, вызывание Князя Тьмы путем сжигания живых крыс и змей над пентаграммой, насылание порчи на ангелоподобных горожан, разбрасыванием на их головы некоего магического порошка, злоумышление против Высочайшей Особы… Нам, воспитанным на конкретных категориях, трудно поверить, что такие материи можно отразить в виде различных аллегорий, но Клюэ – кровь от крови, плоть от плоти этого мира – справился с задачей на отлично, и д’Арталетт, коронующий жабу, выглядел особенно отталкивающе.
Венцом раннего предшественника комиксов была, конечно, сцена аутодафе, где крылатый монстр самого устрашающего вида в облаке дыма утаскивал отпетого грешника куда-то ввысь, на глазах перепуганной толпы, почему-то сплошь вооруженной крестами. Вознесение «проклятого колдуна» как-то не вязалось с адскими происками, но не изображать же демона в облике шахтера-стахановца, молниеносно закапывающегося в землю? Достаточно того, что чудище никак не походило на ангела. Тут уж живописец постарался на славу и предвосхитил творцов ужастиков.