Мавзолей для братка
Шрифт:
– Государственный кредитный билеть…
– Билет, – подал голос Горенштейн. – На конце твердый знак, а он не читается.
– Молчи, грамотей. – Сильверов кулак, больше похожий на дыньку «Колхозница», очутился у Дмитрия Михайловича под носом.
– Почему же, почему же… – благодушно произнес главарь, изучая «кредитный билет» на просвет. – Очень ценное замечание… По предъявлении сего билета немедленно выдается изь… из разменных касс экспедиции кредитных билетов десять рублей серебряною или золотою монетою… Управляющий… Кассир… Тысяча
– Вообще-то да… – осторожно косясь на кулак охранника, ответил Горенштейн. – Только не червонец, а империал. Червонцем золотую монету в десять рублей назвали уже большевики…
– Один фиг, – равнодушно бросил авторитет. – Главное, что золотой. И немедленно. Косой! Ты у нас вроде спец… Сколько сейчас царский чирик стоит?
– Да баксов сто, наверное, – сообщил, подумав, один из бандитов, действительно несколько косящий правым глазом.
– Серьезная валюта… Так. Вижу: «одна тысяча восемьсот сорок четвертый» и «одна тысяча восемьсот сорок третий». А базар… пардон… разговор шел про сорок шестой.
– Тот, в коляске, – сообщил Сильвер, – сказал, что сегодня… тогда, в общем… двадцать пятое июня было. Восемьсот сорок шестого года.
– И все равно не седьмое июля… – задумчиво пробормотал Геннадий Игоревич, постукивая по столешнице серебряным полтинником с двуглавым орлом.
– Почему не седьмое? – опять вскинулся ученый. – Как раз седьмое!
– Как это?
– Ну, это по новому стилю седьмое, – принялся загибать пальцы Горенштейн. – А по старому, по Юлианскому календарю, значит… Да, двадцать пятое июня.
– А ведь точно… – что-то посчитал в уме «предводитель команчей».
– Что-то я не въеду! – честно признался Сильвер. – Седьмое, двадцать пятое…
– Ты Рождество когда отмечаешь?
– Рождество? Седьмого января. Как все.
– А оно ведь должно быть двадцать пятого декабря, как во всем мире. Седьмого января – это по старому стилю. Въехал?
– Нет.
– Ты старый Новый год тринадцатого празднуешь? – начал сердиться авторитет.
– Да. Все празднуют, и я праздную.
– Так это по СТАРОМУ стилю первое января. Понятно?
– Угу… – уставился тот в потолок, шевеля губами. – И все равно не сходится.
– Что не сходится? – обреченно вздохнул авторитет.
– Между двадцать пятым июня и седьмым июля двенадцать дней, а не тринадцать. В декабре-то тридцать один день, в июне – тридцать.
– Да… Действительно, почему? – уважительно глянул Геннадий Игоревич на соратника, настолько неожиданно блеснувшего интеллектом.
– За каждый век набегает по одному дню, – устало сообщил Дмитрий Михайлович. – Поэтому к датам двадцатого века добавляем тринадцать, девятнадцатого – двенадцать, восемнадцатого – одиннадцать…
– Хватит, хватит… Тогда все в порядке. Да у вас не машина, а просто клад, Дмитрий Михайлович! Такая точность меня вполне
– Плюс-минус километр…
– У-у-у… Это хуже… Но ничего – подходит. Итак, проверку, думаю, можно считать успешной. Реальную эксплуатацию вашего чуда техники начнем недельки через две: нужно еще экипировочку подобрать, людишек натаскать… Возьметесь, Георгий Владимирович?
Жора молчал. Он уже примерно понимал, для чего уголовнику понадобилась такая точность…
– Молчите? Как хотите. Два раза предлагать не буду. Ну, вы еще подумайте… А пока… А пока…
Авторитет задумался.
– А пока хотелось бы чего-нибудь для души. Вы, господин Арталетов, вроде бы частый гость во Франции шестнадцатого века?
– Если два визита можно назвать этим словом, то да, – не стал спорить с очевидным Георгий.
– Чудненько. Знаете ли, всегда мечтал побывать именно в этом времени и месте. Дюма-отец, королева Марго, шпаги, колеты, веера… Не согласитесь ли немножко побыть моим гидом?
– Почему бы нет… У меня там, кстати, остались незавершенные дела.
– Ну, о делах потом. Сперва я хочу побывать там просто так – туристом. В современном Париже я бывал, интересно бы сравнить. Да и поглядеть, что старик Дюма наврал, а что описал точно.
– Как прикажете. Получите истинное удовольствие, ручаюсь.
– В самом деле? Тогда немедленно в путь! Та машина, с которой вас сняли, вроде бы настроена на это время?
Горенштейн пожал плечами:
– Естественно.
– Восхитительно! Найдется в вашей костюмерной наряд на меня и двух моих оболтусов? Сильвер остается тут за главного…
17
Здесь он получил все, что ему причиталось.
– Б-р-р… Вот это полет!
Действительно, полет оказался еще тот. Не зря, видно, предупреждал Горенштейн, что четыре человека, да еще такой комплекции, на одну машину – почти предел. Впечатления можно сравнить с теми, которые бывают у воздухоплавателя, застигнутого в воздухе десятибалльным штормом.
Жора потряс из стороны в сторону головой, в которой, казалось, что-то перекатывалось, и только после этого открыл глаза.
На этот раз, видимо ради разнообразия, перенос состоялся в дневное время. И похоже, в несколько более позднее время года – трава под деревьями была устлана толстым слоем пушистого снежка, а воздух имел температуру заметно ниже нулевой.
«Слава богу, – облегченно подумал Арталетов, – хоть клопы проклятые спать улеглись до весны…»
Он поднялся на ноги и попрыгал, разгоняя кровь.
– Где вы, Геннадий Игоревич?
– Голову поднимите.
Авторитет, облаченный в красный, расшитый золотом кафтан и черный плащ, висел на горизонтальной ветке, вцепившись в растрескавшуюся кору всеми четырьмя конечностями не хуже давешнего лесного агрессора.