Maxximum Exxtremum
Шрифт:
Саша поразился, сказал, жаль нет фотоаппарата — все узнают, чем на досуге занимается ГФ/ВМ, суперстарфакен ВРП! За этим занятием я провёл ближайшие два часа (Саша не выдержал — «Я не могу на это смотреть! Брось, сыночек, не позорься! Кому ты потакаешь! А тебе я щас бошку отгрызу! Не вздумай тоже эту систему попробовать — узнаю — убью обоих!» — плюнул в сердцах и уехал), а также следующие четыре дня…
Вечером пришли гости, клиенты, товарищи по несчастью, короче два торчка варить зелье. Я не стал их встречать, они проскользнули на кухню, я, запереживав, уединился в зале, стал бессмысленно смотреть телевизор, курить на балконе… По своему незнанью я представлял, что вот они сейчас «вмажутся» и тут же «отъедут» — то есть два здоровых (то есть, извините, нездоровых) мужика будут валяться в квартире — какая
А у них вскипало кое-что получше — жар и смрад шёл нестерпимый — даже в зале, даже на балконе невыносимо! Вскоре ко мне на балкон сунулся чувак — он поставил сюда тару от того, чем и воняло — растворитель. Подал мне руку, сказал, как его зовут. Я тоже.
— Не любишь наркоманов?
— Почему же? Может, наоборот… Не довелось близко знавать.
Тон его был приличен, не развязен. Прошёл к раскрытому окну, встал рядом, спросил закурить. Он был без майки — приземист, мускулист и… горбат… Мне почему-то вспомнился бывший недавно у нас поросёнок — так называемый коржавый — в нём вот тоже был какой-то изъян, какая-то горбинка, целый год его кормили — всё как положено, вровень со всеми (а потом, жалеючи, и отдельно!), а он знай себе не рос, росла только щетина…
— Скучно? — угадал он.
— Да, тоскливо… Я вот алкоголик, то есть пьяница…
— Эльвира сказала: ты писатель.
Я усмехнулся. Появился второй, здоровый, как боров. «Вовка», — и я даже дрогнул (внутренне), а оказалось, тоже приличный человече — все торчи явно душевные люди, отче… Пришла Элька и промурчала что-то типа: ребята, извините, но у меня планы. Они так вежливо закивали: «Да, да конечно…», быстро оделись и удалились, крикнув с порога: «Ну завтра в восемь зайдём, да?» «В такую рань?!» — подумал я.
Она устроилась на втором, «моём» диванчике, включила погашенный мной ящичек. Я вышел с балкона и задел антенну — надо сказать, что маленькая комнатная антенна лежала всегда на стуле у балконной двери или в ногах на упомянутом диванчике, и её всегда кто-нибудь сшибал, из-за чего изображение сбивалось, а Элька орала; кроме того, при переключении с канала на канал её (антенку) необходимо шевелить и поворачивать, пока не понравится хозяюшке — как вы уже догадались, функции этого дополнительного пульта выполнял ваш непокорный — а её покорный — служка… (Саша Большой, прости!)
Я, скрепив все свои нервы, поправил антенну, закрыл по её приказу дверь (хотя ещё страх как пасло кислятиной), неторопливо подошёл к ней, плавно опустился на диван рядом, схватил за шею… Душить не смог — как можно!
— Для чего ты меня призвала, негодная? — Руки мои уже гладили её горячую шею, её гладкое лицо — нежные губы, холодный нос, дрожащие веки, щекочущие ресницы, потный горяче-холодный лоб… — Я думаю, я должен тебя покинуть.
«А что же ты не ушёл раньше — томился до вечера?! Я-то знаю, чего ты ждал!..» — во мне началось «разложение на голоса».
— Ну Лёшь, — произнесла она и я затрясся, понимая, что всё, сопротивление бесполезно — да и какое сопротивление?!
Похоже, доченька, ты придумала заклинание из двух слов!.. Звук нашего собственного имени, говорят учёные, самый ласковый звук для любого человеческого уха! — притянув её к себе, я целовал её лицо — потный горяче-холодный лоб, щекочущие ресницы, дрожащие веки, холодный нос, нежные губы…
Она вдруг выскользнула и влажно влепилась языком и губами мне в ухо, приятно чавкая и щекоча, а потом произнесла шёпотом: «Лёшечка…». Ну тут уж совсем: я втянул её к себе на колени, запуская руки ей под одежду… По телевизору зачиналась «Земля Любви», новый латино-сериал, который она, вмазанная пустышка, намылилась смотреть, но не вышло — даже звук весь куда-то исчез! Только первые титры — Антонио, кажись, Барбоза и ещё кто-то Барбоза… короче «Лакримоза»… А может, это только реклама была (?) — короче, в следующий раз была уже другая серия…
В девятом часу явились — «Обегали все магазины, блин!» и три пузыря растворителя, на кухню, варить, делать. Ушли, я хочу есть, опять кручу ручку. В пять приходят опять — с новой партией, на кухню, закрывают дверь, зажигают конфорку, начинают варить… Я присутствую при процессе, внимательно наблюдая и изредка спрашивая что непонятно. «Кислым» (наподобие как уксусом, только более мерзко) воняет невыносимо,
Они ушли, она устроилась на диванчике смотреть какой-то непонятный немецкий фильмец. Я увивался рядом, теребя её за ноги и за руки, потом опустился на колени, продолжая теребить, но она не хотела, потребовала чипсов. Поев чипсов, настоятельно просила не мешать просмотру — фильм был абсолютно неостросюжетный, блёклый, бессодержательный и вредный как чипсы на пустой желудок, но она смотрела его, лёжа, впрочем, пока я не принимался за неё, с закрытыми глазами… Я уже отчаялся добиваться ласки (даже на диван к себе не пускает) и еды («Да пошёл ты — только и знаешь, что жрать!»), стал теребить пойти хоть на улицу — невозможно целый день сидеть в четырёх стенах, голова уже раскалывается от жары, духоты, от неискоренимого смердящего запаха. Пользуясь рекламной паузой, она раздражённо заметила, что «ничего уже не пахнет», и пообещала, что «щас погоди, всё равно надо идти с Дуней», а сама всё валялась, игнорируя мои порывы и позывы, мольбы и угрозы, то пялясь в экран, то довольно улыбаясь в сладком полусне… Конечно, она так никуда и не пошла, я купил себе бутылку пива, а собака нагадила на ковёр. Не знал я тогда, златые-милые, что могут быть у человека и иные удовольствия, полюбезнее ваших любви и секса — «Ты втыкаешь — а он лезет, ыъ!»
— Зачем тебе я? Знаю — ты покалываешься, тебе просто скучно или страшно одной — а кто ещё будет с тобой сидеть? Нашла…
Опять «Ну Лёшь» и снова, но уже холодно. Жарко, холодно и одиноко…
47.
Всё повторялось. У меня уже не хватало никаких нервов. За процессом я бросил наблюдать, даже враз позабыл все его этапы. А последний, кульминационный, и вовсе вызывал у меня отвращение. Нестерпимое отягощение и отвращение вызывал запах — едкий, горячий, сладковато-приторный — я каждые десять минут выходил на балкон, жадно-нервно курил, но и тут было невыносимо. Вдобавок в атмосфере образовалась страшная духота — казалось, солнце пекло сквозь ровный полупрозрачный слой облаков-туч, земля только поглощала лучи, но их тепло уже не могло от неё подняться — как через тёмное стекло, зеркальное изнутри… Покурив таким манером раз пяток, я испускал громкий стон, плевался, срывался, врывался в кухню, заявляя Зельцеру, что больше не могу, я ухожу… Она, конечно, говорила «Ну Лёшь» и чтобы я «немножечко» подождал, посмотрел ТВ…
«Не хочешь — не смотри!» — так вроде говорят. Это бред — не смотреть нельзя. Повседневная жизнь большинства людей поразительно неразнообразна (неспроста краеугольным камнем любого телерейтинга является жирная прослойка домохозяек), а тут тебе прям на дому, не отходя от кассы, и машина времени, и пространства, и всего прочего! Я сам подвержен искушению познавать мир, сидя дома, глядя на него со стороны, с безопасного расстояния!.. Это раз; во-вторых, я полагаю, что телевидение — самое лучшее и кардинальное изобретенье человечества, поскольку ничто более не даёт нам вторую реальность, опосредованно представляя первую — наглядно представляя, непосредственно (непосредственность мы, забываясь, ощущаем как данность, по большей части подсознательно, а медиаторскую функцию понимаем рационально, ещё и в меру своей испорченности сортируя: «правду» или «неправду» «нам показывают»).