Maxximum Exxtremum
Шрифт:
Бегу по воде, ловлю мотор. Звоню в дверь, ещё, ещё, так минут двадцать… Никакого ответа. Обегаю, смотрю в окно — свет горит… Опять звоню и долблю. Проклинаю всё и вся… кто-то вышел… Она! — открывает — голая, закрываясь какой-то тряпкой, очень пьяная — увидела меня и хлобыстнула дверью около самого моего носа — очень сильно! — и ушла… Ещё звоню. Открывается дверь и появляется сосед — в трусах и с заявлением, что сейчас прибудет милиция. Дверь закрывается… Дверь открывается… Взгляд её отсутствующий, как у О. Фролова, я вхожу, она тут же куда-то уходит, полуголая… Я разуваюсь, прохожу на кухню — никого, только немыслимый срач — остатки нехилой пьяночки. Появляется она — как призрак в
В зале горит свет, страшный беспорядок, под ногами шмотки — майки, трусики, лифчики, полотенца… Она, запахнувшись простынёй, садится на диван рядом с тем, кто уже сидел там, тоже голый и полуприкрытый какой-то простыней или полотенцем, далеко назад запрокинув голову, вытянув очень длинные и массивные ножки… Рядом было глобально наблёвано.
Меня опять скрутило и затошнило. Я не находил плохих слов, подходящих для того, чтобы выразить то, что я ощущал и что я думаю об Эльмире и о себе. Кроме того, меня охватил панический ужас: а вдруг сейчас он проснётся — я не видел его лица, видел лишь его конечности и 45-го размера кроссовки в коридоре — и с пьяных глаз даст мне… или прирежет вообще.
Сел, как парализованный, на стул на кухне. Залпом допил любезно оставленное мне угощенье — граммов 150 водки. Отломил клапан у флакона духов, вылил его содержимое в «Каприкорн», развёл водой и выжрал. Затем ещё один. Потом искурил одну за одной семь сигарет — всё, что было в пачке. «Сука, ёбаная проститутка», — наконец-то сказал я и решил прирезать их, пока они в пьяном угаре…
Он зашевелился, бормоча что-то нечленораздельное. Мне захотелось немедленно свалить отсюда — но куда?! — вернуться к Саничу?! — стыдно и неприлично, товарищ! к тому же уже ничего не ходит, а на мотор бабок нет…
Делать нечего — я лёг у стола на пол и затаился. Ни о каком сне не могло быть и речи — хотя я только и думал, как бы заснуть, чтобы всё-это пропало — расстроенные чувства и плохие мысли терзали меня. Время шло крайне медленно, даже тиканье часов раздражало — казалось, вот ещё минута-другая, и я не выдержу — расшибу всё и всех — и это, единственное и неминуемое, что принесёт облегчение. Время от времени я вскакивал, со сжатыми кулаками и до боли наряжёнными мышцами рук, но тут же понимал, что «это ещё не всё», что смогу вытерпеть ещё. Необходимо было хоть чего-нибудь выпить и покурить, но ничего не было. Я ложился, замирал, «приготовляясь ко сну», но в то же время осознавал, что необходимо быть во всеоружии — в любой момент «этот пидор» может зайти на кухню, споткнуться о мои ноги… и как только он хотя бы и легонько пнёт их и вякнет что-то типа: «Э, хули за дела?!», как я молниеносно воспряну и выбью из него душу, какое бы мощное телосложенье её не защищало. Вопрос лишь в том, когда это случится…
Так я провёл несколько отвратительнейших часов — напряжение, страх, ревность, обида и ярость терзали меня нещадно — я сразу вспомнил все свои лучшие ночки, и вновь стал клясться и божиться, что больше этого не повторится. Вдобавок ко всему, я был в одной рубашке, и хотя вроде бы и было тепло, у меня сильно замёрзла спина, носки были мокрыми и холодными, да и похмелье уже подступало резкими болями в голове…
Он зашевелился и подал голос. «Ну что ты, Лёша, лежи, спи», — муторно-молитвенно пропищала Зельцер, видимо, его удерживая и укладывая. Мне стало страшно, а от этого «Лёша» я чуть не заплакал. Я вскочил — с целью положить им конец, через мгновенье опомнился
— Я позвоню тогда.
Как его встретить — типа сплю, или сидя… или сразу? Я лёг прямо, положив ногу на ногу, чтобы хоть отчасти прикрыть самое уязвимое, а руку локтем положил на глаза, оставив маленькую щель для обзора — вроде бы и сплю, а всё вижу. И вот — шаги… Без света скрипнула дверь и ввалился он, споткнувшись о мои ноги. Несколько мгновений он присматривался в темноте, а я весь сжался, ожидая удара и своего броска. Наконец он двинулся вперёд, наклоняясь, протягивая руку — я чуть не сработал вхолостую — он взял со шкафа телефонный аппарат. Набрал номер, очень долго ждал… «Ма, это я», сказал он, и там повесили трубку. Он сделал то же, ещё раз помедлил надо мною (я видел только его ноги и по-обезьяньи опущенные здоровенные кулаки) и удалился.
Я слышал, как он спросил: кто это. Зельцер что-то ответила. Он спросил ещё что-то. «Ну и что тут такого?! — ответила она, — спи вон». До боли знакомый её тон и этот пресловутый «Лёшечка»… — а я вроде бы здесь, а там не-я… — короче, я чувствовал, что схожу с ума… Мне нужнаона, наегоместе долженбылбытья…
4.
Он свалил часов в семь, я так его и не увидел. Я вытянул всё содержимое чайника и тоже решительно направился к двери.
— Ты куда, Лёшь?
— Домой.
— Не уходи, дурак, подожди! — она преградила мне путь, вцепилась в рюкзак. Из едва запахнутого коротенького халатика павлиньей расцветки мелькнуло её голое тело.
— Ты отвратительна. Это уж, извини меня, совсем… — я вырвал рюкзак, она вцепилась в ботинок, присев на корточки…
— Что же я такого сделала, Лёша-а?
Она объяснила мне, что «это Лёша, мой сослуживец» (она типа работала с месяц — распостранялараспространяла Oriflame!), что ему 16 лет (я хмыкнул, предчувствуя истерику), и что «и вообще он такой прикольный, тоже музыкант, тоже пишет стихи… мы с ним бесились, играли на пиано — так прикольно… ну и выпили немножечко… ну что ты, ну?» — я вдруг закатился, корчась от хохота, упал на пол, повалив Зельцера, по привычке удушая её.
— А нахуя ж для этого раздеваться донага?! — кое-как подавляя безудержный ехидный смех, выдавил я, нанося удар ей по ляжке, но промазал.
— Мм-не знаю… — простодушно-дебильно хмыкнула она, улыбаясь столь милой моему сердцу улыбочкой. — Дай лучше на пиво.
— На хуй, дорогая. Уйди с ботинка, а то щас…
— Лё-ша-а, не уходи, у меня есть героин.
В конце концов я, конечно, всё-таки отдал ей последние деньги, она — как была, в халатике — отправлялась «нам за пивом и тебе за шприцом», запнулась в дверях:
— Не мог бы ты, Лёшечка, пока что убрать блевотину?
Стоит ли утомлять читателей стопроцентно точным предположением относительно того, что бы с ней сделал некто Санич, если бы с подобным предложением, не дай бог, обратились к нему?.. Я же сказал, что даже готов как собака её, блевотину, съесть, если б только она, дщерь моя, изменилась и стала как та же собака преданной и ласковой.
— Тогда сваришь пельмени, — приказала она.
— Ага, дорогая, и котлеток щас налеплю.
Вернувшись, она, не обращая внимания на мои презрительные взгляды, выхлебала почти всю литровку пива, отварила маленький комочек, сделала его себе, а потом объявила, что «на самом деле больше и нету».