Maxximum Exxtremum
Шрифт:
На сцену в хорошо заполненном зале вышел приличный во всех отношениях мужчина Янковский в сопровождении мешковатого, тоже приличного Рубинштейна, сели за столик. Мы с Элькой засели повыше и как раз напротив гостей — когда они бросали взгляды в зал, то как раз видели нас, странную парочку… Но главное — все ребятишки с камерами (знающие меня по журфаку-филфаку или как поэта) начали светить в нас своми камерами и фиксировать на плёнку ещё не состоявшийся адюльтер — через два часа Зельцер вернётся домой, подоспев как раз к вечерним новостям, в которых её домашний тиран и увидит, где и с кем она на самом деле была вместо заявленного визита к подруге! Она щурилась, закрывалась ладонью, я вскакивал, подбегал к операторам и просил «Не снимать!», что ещё больше их раззадоривало: «Ты чё, Шеп, совсем зазнался?!
10.
День Х — так я его мысленно прозвал — был несуразным с самого утра.
Проснулся от стука в дверь. Восемь часов — в такую рань никто ко мне не суётся. Стук в окно. Зельцер явилась с чемоданами! — вспомнил я. Неужели правда?! — вот это да!! Надев трико (конечно же, задом наперёд), я поспешил окрывать. Это была не Элька с чемоданами, а Феденька — с каким-то нелепым, чуть ли не детским рюкзачком (он никогда с ними не ходил).
— Что это у тебя там? — удивился я, переведя вопрос с него самого на снимаемый в пороге рюкзак.
— Диски, кассеты, тетрадь с ручкой — я перед институтом решил к тебе заглянуть… У меня сегодня экзэм — ну, это неважно… — Можно, Лёх, если чё, у тебя сегодня переночевать?
«Вот те номер! — налоговой полиции! — подумал я, — ты и так почти еженощно у меня на раскладушке обретаешься, только не всегда тебя заманишь в эту дыру! Почему именно сегодня-то?!»
— Меня как бы выгнали из дома, — пояснил он, видя мою заминку.
— Ладно, — говорю, — какие проблемы. Только… так нызываемая Эльвира — я наверно тебе говорил: она уходит от Толи — я думал, что это она пришла с чумаданами…
— Эля? — сказал он, причмокнув, — довольно-таки интересная девушка…
— Мало кто подобным образом о ней отзывается. Но я думаю, этого не будет.
— Ладно, Лёх, я побежал. На Кольце будешь?
— Давай в шесть.
— Давай, бро!
Я лёг и призадумался, предчувствуя, что что-то явно наваривается…
Потом поднялся, наварил макаронов, поел и отправился к Саше.
Обычно он был весь в делах с так называемым Килл’ом, которому помогал продавать мёд и сдавать цветмет, а сегодня они сидели невесёлые, явно на мели. Я позвонил Инне, но мне передали, что она передала, что сегодня ничего не получится. Может, тем лучше… Что ж делать — надо бы что-нибудь организовать — чего-нибудь выпить например… У Саши денег нет, а я должен ему полтинник. Позвонил Долгову, который должнен мне полтинник. Его нету; Саша послал ему на пейджер: «Срочно подходи в три к памятнику Зое» — три раза, а от кого не указывалось. Мы с Сашей решили всё же пойти в штаб его любимой партии ЛДПР, куда меня недавно затащила случайно встреченная в тралике Репа — работа по переписи, мы с Сашей как лица с высшим и «почти выше», а также знающие и «почти» ПК, должны там отхватить за один месяц по три с половиной тыщи. Я предупредил, что имею с собой сто рублей, и малыш Килл попёрся с нами.
Оттуда нас послали. Через дорогу перебегал удивлённый Долгов. Подошли к главному корпусу моего универа, я сказал, что должен зайти — может дадут денег. Оттуда я вышел с толстой брошюрой, где на последней страничке красовались несколько мелких строчек тезисов той самой моей статейки о маленькой Ло и её не менее маленьких сестричках. Я показал им книжку и признался, что нагло солгал — просто тогда, отойдя от этого здания, с двумя полтинниками и в их компании, я бы не сделал этого вообще — я, Алексей О. Шепелёв, гений, в трезвом уме и памяти, зашёл в типографию и заплатил полташ вот за это. Санич бросился меня душить, причитая: «Это же литр сэма, даже больше!»; товарищи, хоть и не любители оного, тоже помогали и, игнорируя мою тягу к знаниям и вклад в науку, называли меня недобрыми словами.
Второй полташ тут же перекочевал к Саше, а у Алёши, как всегда, ничего не было. Саша огласил свой план, что надо немедленно идти выпивать самогон. Алёша наотрез отказался и пригласил меня поехать с ним в клуб. Саша одобрил, сказав, что это в самый раз, даже мало в двоих.
Меж тем было уже около четырёх, когда я должен позвонить Зельцеру (у Долгова нашлась карточка). Она настаивала
Алёша сам вызвался со мной на Кольцо, посему мы вынуждены были ждать его босса и несколько припоздали. Вообще мы были несколько размягчённые и даже в автобусе попивали из последней баклажки. Когда я выходил, застёгивая на ходу репорюкзачок, замок его разошёлся, и баклажка, Сартр и прочая полетели на асфальт. Как я ни пытался его соединить, ничего не выходило, и пришлось признать, что портативно-культовый предмет всё же себя исчерпал. Однако корни уже глубоко во мне, думал я, и теперь мне не нужны внешние атрибуты — это как дон Хуан курением всяких грибов и трав затянул несмышлёного Карлоса в мир колдовства, а после оказалось, что это было вовсе не главным, а только приманкой (надоел я наверно со своим дон Хуаном — а что поделаешь, мои золотые, сие есть единственная книга, которую я прочитал за последние полтора года!). Конечно, оно и уподобляться Репинке — не столь уж однозначная затея, даром, что в момент обретения рюкзачка у меня сразу случился небольшой роман с Зельцером — сказка, конечно, как вы знаете теперь, с несчастливым концом, но начало почему-то нравилось… Да и вообще было интересно… «О чём задумался?» — вопрошает Алёша; о чём? — интересный вопрос, но лучше лишний раз прималчивать — давно подозреваю, что не раз уже упомянутая всуе так называемая гениальность, если ея взять, так сказать, в быту — простое, чуть-чуть осознанное помешательство…
Из-за угла почты выскочила Репа:
— Что, ослёнок, тебя уж все ждут давно!
— Кто все? — у меня аж челюсть отвисла.
Она посмеивалась, выпивая пиво и показывала лапкой на лавки: «Вот, что это белеется?» (это была куртка Зельцера), «А вон вдалеке что бишь коричневеет?» (куртка Фёдора). От неё мы узнали точное время: без двадцати восемь…
11.
Я подошёл к Зельцеру, присел, они прошли к Феде. Предложил пива, извинился за опоздание. Она не орала и не нервничала, вежливо отказалась — золото-золото, а не Зельцер! — неужели люди всё-таки меняются?!
На чём свет стоит матерясь своей раскрылившейся походкой приблизился Федя. Подошёл и с размаху ёбнул рюкзак об бетон. Орёт страшно и понятно в чей адрес. Несколько раз с плеча — все кассеты и диски разлетелись в щепки! Вот вам всегда подчёркнуто сдержанный и вежливый Федя… Неужели люди меняются?! — не верю!
Репа с Долговым удыхали. Ну, подобралась шаражка, подумал я, только Саша где. — «Я ему звонила: он вообще лыка не вязал, сказал, что не может даже дойти, спит», — рассказала Зельцер и все удохли. Ну и слава Богу, подумал я, хоть одним меньше — ведь какой тут интим — представление специально подобранных пьяненьких долбокодлопрофанов! «Сейчас ещё Шрек должна подойти», — уведомила о почти равноценной замене Элька. Я пробормотал Феде слова оправдания, а каждый между тем втирал мне что-то своё и требовал приватного разговора. Голова моя кружилась, я сильно занервничал. Они всё лезли — и все теребили меня своими лапками, словно стараясь растащить на куски. «Ну, подобралась шаражка! — вскричал я, срываясь, отталкивая от себя профанов, — по очереди, золотые мои изумрудно-яхонтовые!»
«Ну что, Лёшь?» — спросила умильно-сдержанным, чуть ли не просящим тоном Зельцер, хорошо накрашенная, напудренная, пахнущая чем-то чужеродно-родным, вкусным. Я сказал, что всё нормально, то есть я и скромная квартирка моя по-прежнему к её услугам, и вообще я как всегда её люблю и хочу. Последнее, впрочем, я наверно не сказал, но, думаю, это было понятно из контекста. Я вдруг почувствовал себя совсем плохо — в голове совсем помутнело и потяжелело, озноб, потрогал лоб — огнянный. По моим ощущениям — всегда довольно точным — температура 38 и 5. Сказал Эльмире, она попробовала ладошкой, сказала, что и правда горячий, но значения этому не придала, а остальные и подавно.