Маяк на Дельфиньем (сборник)
Шрифт:
Я потом спрашивал Петра Вельда, чего ради он позволил Тингли нести его вздор, от которого был один сплошной вред. Знаете, что он ответил?
— Видишь ли, интересно было слушать… Меня-то ничему такому не учили. И болтал он складно, тут ничего не скажешь.
Ответ меня смутил неожиданностью. Казалось бы, какое время интересоваться посторонними вещами, тем более что интеллектуальные экзерсисы Тингли дурно влияли на общий настрой? Позднее я сообразил, что вообще мы охотно выдумываем себе людей. Мне «космический мусорщик» представлялся этаким безупречным руководителем, и я внутренне обязал его к идеально правильным мыслям и действиям. Как было и с Корой Ирви, несказанно удивленной мимолетным признанием Вельда, что ему тоже «разок-другой небо с овчинку казалось», недоверчиво тогда воскликнувшей:
Челла вдохновляло собственное красноречие:
— …Заполучив подобный материал, драматург пальчики оближет! Сначала он постарается отобрать наиболее выигрышный вариант. Вот номер один: мы всего-навсего дожидаемся, когда наконец подоспеет помощь, и обеспечены буквально всем. Единственное неудобство — вынужденность совместного существования, поскольку рано или поздно заявит о себе психологическая несовместимость. Рассматриваемый вариант — бесценный подарок художнику, обожающему разного сорта «нюансы» и «изломы» душевной конституции хомо сапиенс… Номер второй уже принципиально отличается от первого, тут привносятся осложнения внешнего порядке, объективные — нехватка продовольствия, аналогичных жизненно важных вещей. Такая приправа придаст литературному блюду остроту, элемент борьбы за выживание неизбежно обнажает личностные черты каждого, закономерно выявляя то низменное, что прежде стыдливо пряталось под одеждами хороших манер и прочих маскировочных средств… Третий вариант представляет собой усовершенствованную разновидность второго: кто-то из нас… простите, — лицемерно спохватился он, — кто-то из них попадает в беду… Понимаете пикантность поворота событий?! Один в беде, остальным ничего не грозит! Как поведут себя благополучные? В какой мере выкажут себя мужество, способность к самопожертвованию — или, скорее всего, эгоистически-трусливое стремление спастись, инстинкт самосохранения?
Челл обвел нас победоносным взглядом. Я с трудом сдерживал гнев. Мне была противна нездоровая жадность, с которой он ждал нашей реакции. Меня неприятно поразила извращенность, иначе не скажешь, его фантазии, основанной на убежденности: в человеке — любом! — таится мелкое, жалкое существо, готовое в критическую минуту предать всех и все ради того, чтобы выжить самому… Зачем исходить из такой оценки? Я не понимал этого потому, что с детства верил людям и думал о них хорошо. Родители поощряли эту, как сказали бы древние, «наивность»; да поначалу она и питалась незнанием. Но достиг зрелости — и уже сознательно решил для себя: лучше ошибиться, чем с самого начала, «авансом» предполагать в ком бы то ни было злое… Между прочим, в университетском курсе «Философии Контактов» научно обосновывается именно этот принцип:
«Делая первый шаг навстречу представителю иного мира, полностью освободи сознание от враждебных чувств, предубежденности и даже недоверия. Дело не только в том, что иномирянин может оказаться телепатом; недоверие, являясь гипертрофированной формой осторожности, способно провоцировать на ошибки, — в том числе заведомо исключающие установление и развитие Контакта…»
А профессор, который вел у нас данный курс, иллюстрировал идею по-своему: «Возьмем собаку — одно из, увы, немногих сохранившихся на Земле животных… Она, юноши, безошибочно определяет, как вы к ней относитесь — о опаской, симпатией или враждебно, — и тем же отвечает, А вот каким образом чертов пес догадывается, что у вас на душе, ума не приложу!». Все время отвлекаюсь и прошу простить: все-таки я ведь не писатель — астролетчик
Так вот, к Тингли Челлу я тоже изо всех сил старался относиться как можно лучше. И тогда сумел сдержать злость, ни слова не сказал, все внушал себе: «Ты — пилот, и ты обязан…» Но если до конца честно, то было мне его жаль он ведь многое мне рассказал о себе.
Зато Виктор Горт не стал щадить Практиканта.
— Любопытствуете, как в случае чего разделимся мы? — спросил в своей обычной манере. — Знаете, в подобных ситуациях
По всему было видно: сейчас Тингли вспылит, сейчас он наговорит голографу такого, что навсегда у любого из нас отобьет охоту сомневаться в его достоинствах.
Но он не вспылил. Наоборот, поник как-то, стушевался, ни слова не произнес… Тогда заговорил я, и руководили мною горячее желание смять, уничтожить возникшую в каюте удручающую всех нас неловкость, а также упомянутое чувство жалости к Практиканту, в этот момент особенно сильное.
— Мне кажется, — заявил я как мог беззаботно, — конфликт лишен почвы. Никакого «в случае чего» не может быть, я абсолютно в этом не сомневаюсь! А вообще-то время позднее… Простите! — сделал вид, что подавил зевок. Стоит ли волноваться на ночь глядя?
— Конечно, Бег, конечно, — Кора одарила меня ласковым взором. — Зачем думать и говорить о нехорошем!
— Какая разница — думать, не думать, говорить, не говорить? — мрачно вопросил Рустинг. — Все равно в конце пути каждого из нас ожидает…
Впервые я увидел Петра Вельда таким.
— Довольно! — тяжело опустил он свой громадный кулак на стол. Предоставляемой мне Космическим уставом — в настоящих условиях неограниченной — властью я запрещаю вам, Сол Рустинг, такого рода речи как вредные, упадочнические, разлагающие и опасные! Считаю долгом поставить вас в известность, что в Уставе есть статья, предусматривающая превентивные меры, которые в аналогичных случаях может и даже обязан предпринять руководитель во имя общих интересов. Астропилот Бег Третий подтвердит, если надо, мои полномочия… — Он тяжело поглядел в сторону Рустинга. — Полагаю, однако, что в последнем нет необходимости.
Даже сегодня, сравнивая этот инцидент со всем трудным и страшным, пережитым нами в дальнейшем, я считаю его самым мучительным. Потому что тогда убедился и запомнил навсегда: проявление власти в форме угрозы неотделимо от унижения — естественно, для того, против кого власть направлена. Сол Рустинг испугался, испугался в самом прямом, постыдном смысле слова, он даже непроизвольно прикрылся маленькой лапкой, словно ожидая удара, съежился весь, снизу затравленно смотрел на «космического мусорщика»… Вельд был предельно неприятен мне в эти тягостные мгновения, хотя я знал, что он прав.
И еще одно пережитое тогда, запечатлевшееся чувство: я по сей день воспринимаю ворвавшуюся вслед за тем в наше бытие неожиданность как избавление; порою ведь и опасность может быть избавлением, если предшествовавшее ей было мучительно и тягостно.
Пронзительно заверещал инфракрасный сторож. Опередив на этот раз Петра, я бросился к иллюминатору. Втроем, так как вслед за «космическим мусорщиком» подоспел голограф и твердо прижался к моему плечу, мы смотрели в ночную пустыню… Позволю себе короткое отступление, хотя знаю — большинству оно покажется неправдоподобным. Момент был напряженным, потому что нес в себе неизвестность, причем скорее всего опасную, а я, с враждебностью ощущая близость Горта, думал (точнее, мысль промелькнула в сознании молнией; хотя кто измерил скорость, с которой приходит и уходит мысль?): «Сложно у меня с Художником… Я должен его ненавидеть — и ловлю себя на том, что он мне нравится! Что за чушь противоестественная… И почему именно он проник в сновидение, когда Мтвариса приходила ко мне? Хотя это как раз понятно…» Мысль прервалась — я увидел их.
Синхронно нарастающему воплю сторожа к нам приближались, быстро увеличиваясь в размерах, смутно различимые в лунном свете фигурки. Сначала это были просто два пятна, надвигавшиеся на ракету, и одно преследовало другое, на первых порах заметно от него отставая, но расстояние между ними сокращалось, и еще стремительнее сокращалась дистанция, отделяющая это неведомое от нас. Вот пятна разделились на пятнышки поменьше… И вот мы уже видим: в паническом, кажется, ужасе, словно надеясь на нашу помощь, ища избавления, мчатся к ракете похожие на кроликов зверьки… А за ними, увязая в песке, неуклюже шлепая короткими лапами, однако нагоняя — несомненно благодаря своим размерам, — бегут звери куда крупнее. «Они чуть побольше теленка… По-моему, хищники», — вспомнились давешние слова Вельда.