Маяковский, русский поэт

Триоле Эльза

Он тратил деньги как воду, швыряя их, проигрывая в карты, и в то же время был совершенно равнодушен к комфорту или роскоши. Правда, он любил добротные вещи, полезные и практичные: хорошую ручку, печатную машинку, тёплый свитер… И он знал в них толк. Когда позволяли средства, он шёл к лучшему портному и одевался с отменным вкусом человека, который привык делать это всю жизнь. Но в действительности всё, что ему было нужно, это его складная резиновая ванна, которую он всегда брал с собой в поездки, огромное количество одеколона и несколько дорожных предметов первой необходимости:

Мне и рубля не накопили строчки, краснодеревщики

не слали мебель на дом. И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо (Во весь голос, 1930)

Маяковский умер именно в этом рабочем кабинете в Лубянском проезде. Комнату сохранили в том виде, в котором она была в день его смерти.

Я не была непосредственным очевидцем взлёта Маяковского в звёздную славу. К тому времени, когда я вернулась в Москву 1925 года, он был уже известен. Его узнавали прохожие на улице и таксисты. Люди шептали: "Смотри, это Маяковский… Вон Маяковский!"

Он написал об этом в "Рождённых столицах" (1927):

Грузчик в Одессе, свалив на пароход чьи-то чемоданы, здоровается со мной без всякого обмена фамилиями и, вместо: "Как поживаете?" — валит: "Скажи Госиздату, чтобы Ленина твоего дешевле издал".

Красноармеец из уличного патруля (3 года назад в Тифлисе) сам удостоверяет мою поэтическую личность.

Автографы, почёт, комсомольцы с ним и за него… Он сотрудничал со значительным количеством журналов и газет. И всё же его по-прежнему не жаловала литературная "власть". Маяковский не уступал и боролся за свою позицию и поэзию до самого конца:

Эстетики меня ругают: "Вы писали такие замечательные вещи, как "Облако в штанах", и вдруг — такая вещь". Я всегда писал, что есть поэзия инженерного порядка, технически вооруженная, но есть поэзия массового порядка, являющаяся с другим вооружением, с вооружением рабочего класса. В области халтурщины я не работал, но я никогда не отказывался ни от какого стихотворения, ни на какую тему современности, начиная от стихотворения о кулаке и кончая стихотворением о кошке и о кошачьих шнурках Госторга и т. д.

(Стенограмма, 25 марта 1930)

С 1919 по 1922 год, в то же время, когда он работал над такими прекрасными поэмами как "150000000" и "Люблю", он также писал так называемые окна сатиры для РОСТА, советского почтового учреждения. В статье, опубликованной в журнале "Новый Леф" в 1927 году Маяковский писал:

Окна Роста — фантастическая вещь. Это обслуживание горстью художников, вручную, стопятидесятимиллионного народища.

Это телеграфные вести, моментально переделанные в плакат, это декреты, сейчас же распубликованные частушкой.

Эстрадный характер поэзии, "заборный" характер — это не только отсутствие бумаги, это бешеный темп революции, за которым не могла угнаться печатная техника.

Эта новая форма, введенная непосредственно жизнью. Это огромные (постепенно перешедшие на размножение трафаретом) листы, развешиваемые по вокзалам, фронтовым агитпунктам, огромным витринам пустых магазинов.

Это те плакаты, которые перед боем смотрели красноармейцы, идущие в атаку, идущие не с молитвой, а с распевом частушек.

О качестве работы судите сами. Количество ее было непомерно. У меня комната на Лубянском проезде; я работал в ней часов до двух ночи и ложился спать, подложив под голову не подушку, а простое полено, — это для того, чтобы не проспать и успеть вовремя обвести тушью ресницы разным Юденичам и Деникиным. Вся эта работа, кроме одиноких листов в Музее революции, конечно, погибла. Эти подписи делались в подавляющем количестве мною.

В 1923 году он написал "Про это", поэму о любви и одну из самых лучших своих работ в плане совершенства формы и предельного

мастерства. Одновременно он делал рекламные плакаты для государственных производственных предприятий по заказу профсоюзов и чиновников.

В 1925 году он опубликовал великую поэму "Владими Ильич Ленин" в честь первой годовщины смерти Ленина. Эта поэма, посвящённая коммунистической партии России, служит прекрасным примером синтеза общественной и человечной лиричности, являющегося собственным изобретением Маяковского.

– ------------

В каждой фазе его жизни у Маяковского были враги в литературных кругах. Существовали целые школы и движения, враждебные футуристам и "Лефу". Были такие, кто считал, что писать следует как Пушкин или Толстой, и были те, кто принимал лишь творчество пролетарских писателей. Некоторые упрекали Маяковского за пропагандистскую поэзию и социо-политические стихи, и утверждали, что каждое слово в них неискренне. Другие критиковали его за лирические стихи — особенно любовные — потому что, по их мнению, от них пролетариату нет никакой пользы. Были те, кто жаловался на то, что он слишком предан партии… И те, кто говорил, что он недостаточно предан. Некоторые говорили, что он исчерпался, опорожнился, потерял и намёк на прежний талант… (как блестяще он опроверг эти обвинения своей последней поэмой "Во весь голос" и некоторыми другими, опубликованными посмертно, в которых он достиг почти сверхестественного совершенства). Были всякие: реакционеры, сектанты и просто завистники.

Своими высокомерием и презрительными эпиграммами в стихах и прозе, которые некоторые и посейчас извлекают на свет божий при любой возможности, Маяковский не смягчал подобное сопротивление. "Чинуши от литературы" были просто ослеплены ненавистью к этому человеку, так превосходящего и вдавливающего их в землю каблуком своей гениальности. Они даже не осознавали, что означает Маяковский для нации, молодёжи… До самого дня его похорон, превратившихся в громадное, суматошное паломничество. Организаторы и представить себе не могли, что на улицы выйдут сотни тысяч людей, желающих пойти рядом с гробом. Откуда было знать им, одержимым личными мелочными интересами, о любви к поэту, которую способна испытывать целая нация? Они и понятия не имели…

Маяковский видел их насквозь. На своём последнем выступлении перед смертью он впервые прочитал "Во весь голос". Вот последние строки поэмы:

Явившись в Це Ка Ка идущих светлых лет, над бандой поэтических рвачей и выжиг я подыму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек.

Его преследовали до самой смерти. Работы публиковали в неверных версиях, книги и портреты изымали из публичных библиотек. В 1934 году я напоролась на одного из тех " чинуш от литературы" на съезде писателей в Москве, и упрекнула его за то, что он убрал имя Маяковского из одной из статей журнала, как будто оно было позорным. Он ответил: "Существует культ Маяковского и мы боремся с ним изо всех сил". Кого он имел в виду под "мы"?!

Во всяком случае не Ленина. В 1922 году, выступая с речью на съезде металлистов, Ленин сказал своей аудитории:

Вчера я случайно прочитал в "Известиях" стихотворение Маяковского на политическую тему. Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области. Но давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения политической и административной. В своем стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они все заседают и перезаседают. Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно.