Маяковский. Самоубийство
Шрифт:
«Мелкая философия на глубоких местах» — это те самые стихи, которые «для внутреннего употребления»:
Я родился, рос, кормили соскою, — жил, работал, стал староват… Вот и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова.Это, конечно, не романс. Но когда не удавалось наступить на горло
А иногда случалось и так, что он хотел разоблачить эту отраву:
ПОЧЕМУ? В сердце без лесенки лезут эти песенки. Где родина этих бездарных романсов?А получался — настоящий романс, тот самый, от которого и «щипало», и «замирало»:
Из тучки месяц вылез, молоденьки такой… Маруся отравилась, везут в прием-покой. Понравился Маруське один с недавних пор: нафабренные усики, расчесанный пробор… Он с ней расстался ровно через пятнадцать дней, за то, что лакированных нет! туфелек у ней… На туфли денег надо, а денег нет и так… Себе Маруся яду купила на пятак. Короткой жизни точка. Смертельный яд испит. В малиновом платочке в гробу Маруся спит. Развылся ветер гадкий, на вечер, ветру в лад, в ячейке об упадке поставили доклад.Социальный заказ, который он получил (вернее, сам себе задал), заключался в том, чтобы вызвать отвращение к «этим песенкам». Но сочинял он эту свою модификацию популярного городского романса (в сущности, пародию на него), как собственное лирическое стихотворение. Это чувствуется. Как чувствуется и то, что не только судьба бедной Маруси, но и сам пародируемый, разоблачаемый им текст «бездарного романса», видать, тоже тронул какие-то струны его души. Да и не мог не тронуть, потому что была, была в нем, выражаясь старинным слогом, искра того божественного
Уходя «на фронт из барских садоводств поэзии» и «становясь на горло собственной песне», Маяковский делал все это во имя будущего. Пусть его стихи умрут, «как безымянные на штурмах мерли наши», все это окупится когда-нибудь потом, в том царстве справедливости, где не будет чиновников и будет много стихов и песен.
То, что у нас, в Стране советов, где жизнь хороша, и жить хорошо, «поэтов почему-то нету», — это ситуация временная. Так сказать, издержки переходного периода. Через десять или двадцать лет в этой стране будет построен социализм… И тогда…
Горькая ирония строки: «Впрочем, может, это и не нужно?» давала понять, что некоторые сомнения насчет временности этой ситуации у него все-таки были. А вдруг там, при социализме, окажется, что эта «пресволочнейшая штуковина» действительно никому не нужна? Что поэзия и вообще искусство — это какой-то уродливый атавизм, вроде аппендикса, который люди будущего — «дзык, дзык», как говорил Ленин, — вырежут?
В поэме «Про это», обращаясь к «большелобому химику» тридцатого века, он умолял, чтобы тот воскресил его:
Воскреси хотя б за то, что я поэтом ждал тебя, откинул будничную чушь!Но и тогда уже не было у него никакой уверенности, что людям будущего он сможет пригодиться именно в качестве поэта:
Что хотите, буду делать даром — чистить, мыть, стеречь, мотаться, месть. Я могу служить у вас хотя б швейцаром. Швейцары у вас есть?