Майами
Шрифт:
— Думай обо мне, как о бизнесменше, — произнесла она, улыбаясь. — Мои карты все открыты. Зондируй.
— Вообще-то, я знаю о тебе очень много. Я видел фильм. Видел тебя в посвященном ему утреннем шоу. Ты смотрелась в нем очень хорошо. Почему ты больше не делаешь ничего подобного?
— Ты когда-нибудь делал работу для Голливуда? — Таков был ответ.
— Иногда они просят меня написать сценарий, когда с разочарованием обнаруживают, что до Достоевского им не добраться.
— Точно.
— Деньги там неплохие, как мне кажется, — добавил он с нулевой убежденностью.
— Это не те деньги, которые мне хочется получить, — засмеялась
— Очевидно, она похитила свое собственное тело.
— Да, так что на следующей неделе мы прочтем: «Принцесса Грейс арестована за осквернение могил. Адвокат предполагает возможность психического расстройства».
Питер смеялся, по-настоящему смеялся. Боже, как это странно. Боже, как это хорошо.
— Это очень забавно, — произнес он, удивленный ею, удивленный самим собой и своей реакцией на нее.
Их смех затих. Все шло так хорошо. Солнце палило их. Похлебку унесли прочь, прибыл окунь.
— Джеймс Меррил правильно изобразил Ки-Уэст, — сказал Питер. — Небесные краски, раздутая рыба.
— Любопытнейшие люди, — добавила Криста.
Она смотрела на него, опершись о стол локтями, подбородок балансировал на кончиках пальцев.
Он улыбнулся ей, теперь как заговорщик. Их прошлое ушло прочь либо подверглось переоценке. Плохие времена обернулись хорошими. Забавно было, что они недавно воевали. Это было чудесное недоразумение. Оскорбления и кровожадность переродились теперь в открытость, взаимное уважение, силу.
— Как долго ты здесь пробудешь?
— О, я не знаю. Это зависит от фотографа, Стива Питтса. Сейчас он действительно занят делом, ищет место. Он отвезет меня туда, если сам не сможет принять однозначного решения. Обычно его мысли прикованы к голубым ягодицам.
— Так что ты вольная пташка. — «Без партнера», повисло в мягком бризе.
— Да, это весьма необычно для меня, но это приятное состояние, и мне оно нравится.
Он поглядел вниз на свою тарелку. Он собирался спросить ее о чем-то. Очевидно, это было для него не просто.
— Ты знаешь, в эти дни проходит что-то вроде литературной конференции. Меня попросили выступить с речью, и я согласился. Завтра вечером. После этого состоится свободный обмен мнениями. Может, ты придешь тоже… как моя гостья? Впрочем, это будет невероятно скучно…
— С удовольствием.
— Знаешь… все не было подходящего времени, чтобы сказать то, что мне нужно бы сказать… о том, что случилось, когда мы были в океане. Спасибо, Криста. Дела обстояли у меня очень скверно.
Она смотрела в его глаза, теперь честные, а, возможно, даже нежные.
— Лучше давай есть окуня, чем ждать, когда он съест нас, — сказала она, снимая торжественность момента.
— Я это и хотел сказать. Благодарю тебя, — сказал он снова, серьезным голосом. Словно желая подчеркнуть это, он протянул руку и положил свою ладонь на ее пальцы.
— Все нормально, Питер.
Нормально ли? Его прикосновение било электричеством, перепутывало ее мысли своей пронизывающей интенсивностью. Однако он не сжал ее руку. Его пальцы лежали на ее, словно шелковая простыня жаркой ночью. Она упивалась его близостью. Прилив адреналина бушевал внутри ее организма,
— После ланча, — сказал он, и его голос утонул в буре чувств, — не хочешь ли прокатиться со мной и поглядеть, где я живу?
— Пожалуй, я не прочь, — сказала Криста.
25
Дом писателя. Его похожий на раковину экстерьер, имбирный пряник из Новой Англии, сменился голым багамским вестибюлем. Ни картин, ни мебели, ничего, что говорило бы о том, что здесь кто-то живет.
Питер посторонился, пропуская ее вперед. Он вздохнул, когда она прошла, заполнив свои легкие ее запахом. Он снова чувствовал себя молодым, виноватым подростком, делающим что-то немного стыдное. Он испытывал ее. Она же не знала, что ее испытывают. Он был зрителем в кустах, заряжаясь от флюидов, что исходили от ее тела. Затем он поймал себя на том, что делал то же самое, что всегда, если сталкивался с новой и восхитительной ситуацией. Он обдумывал, как бы смог написать об этом в книге. Проклятье! От бумагомарателя никуда не денешься. Как бы упорно он ни старался, но не мог привыкнуть к мысли, что жизнь была для жизни, а вовсе не для чтения или описаний. Это не исследовательский проект, это было искусство. И запись всего этого выглядела бы просто случайностью, неважно, как бы хорошо она ни была сделана.
— Мммммм, — пахнет замечательно, как настоящий дом, — сказала Криста. Ее подсознание вибрировало в унисон с обонятельными потоками, которые завихрились в коридоре. Пахло старой древесиной и новой полировкой и, разумеется, теперь духами от Кальвина Клейна, потому что она была здесь. Она повернула к нему свое лицо в полумраке. Куда идти? Это был его дом. Настал его черед ходить в их игре.
Она старалась не обнаруживать своего восторга. Все складывалось просто безумно замечательно. Сначала ланч, чудесный, потрясающий ланч, и вот он пригласил ее к себе домой, и она приняла приглашение, что несвойственно для нее. Кажется, это не могло быть похоже и на него. Но они соединили руки, или, пожалуй, соединили пальцы, и прикосновение не могло лгать. То прикосновение. Те чувства. Будущее маячило перед ней. Как это случится? Случится ли это? Она пыталась понять, чего же она хочет, но мысли не желали выстраиваться в цепочку. Оставались только напрягшиеся чувства, зазубренный край пропасти.
— Не хочешь ли взглянуть, где я пишу?
Он нацелился в самое сердце происходящего и удивлялся сам на себя. Камилла была единственной представительницей женского пола, которой позволялось переступать порог его кабинета. Это было сакральное место, его приватная собственность, где он страдал в молчаливом одиночестве и где взлетал к вершинам переживаний. Он «грезил грезами» в этой комнате, от которых мир отпрянул бы в бессильном ужасе, если бы они были преданы гласности. Он спускал с привязи идеи, словно демиург перед началом творения. А среди них мельтешили мирские дела, непрестанные поиски путей побега, звонки, всякая чушь, ненужный кофе и весь тот хлам, который всегда был прочным союзником пустой страницы.