Майор Бойцов желает познакомиться
Шрифт:
Противный писк действует на нервы ровно до того момента, пока тело не парализует ужас.
Потому что рядом с надписью «Тимур,32» зеленый значок, а в переписке новое сообщение:
«Привет. Как дела? Куда пропала? Может, встретимся?»
Да пошел ты к черту!
Отшвырнув компьютерную мышку вглубь ящика, закусываю губу от досады. Даже дня не подождал, извращенец. Ещё вчера утром делал вид, что сожалеет о моем решении, а уже сегодня Сюзи пишет. Хоть и смотрел на меня весь день как
Кобель, он и есть кобель!
Хотя… о чем я думала? На что надеялась? Будет верность мне хранить?
По всей видимости, мой отказ майор воспринял более-менее спокойно. Пошел дальше.
Смахнув две непрошеных слезинки, иду на кухню, щелкаю чайник и в полной темноте смотрю в окно.
Обнимаю себя за плечи.
Тишина в помещении нарушается только падающими равномерно каплями.
— Валерка, ты, что ль? — мама хлопает выключателем, и я щурюсь от яркого света.
— Я…
— Ты че как смерть тут? В темноте-то.
Оставляю вопрос без ответа. Вместо этого перевожу тему:
— Насос опять капает, мам.
— В курсе…
— Может, уже обратимся к кому-нибудь за помощью? К сантехнику, — киваю на соседнюю улицу. — Или к дяде Боре.
— А может, к бородатому твоему?
Резко оборачиваюсь и разъяренно уставляюсь на маму.
— Он не бородатый, — возражаю.
— Угу…
— И не мой, — топаю ногой.
Те две слезинки приводят за собой целый табор из слез, которые самопроизвольно выпадывают из глаз, поэтому я практически сразу отворачиваюсь, но мама успевает заметить неладное.
— Че воешь-то, Валер? — спрашивает настороженно.
— Так, насос сломался, — всхлипываю. — Говорю же…
Тру глаза ожесточенно.
— Чувствую я, одним насосом тут не обошлось. Для такого-то потопа насос помощнее нужен.
— Ма-ма, — ахаю от возмущения.
Она смеется. Я бы даже сказала, ржет на весь дом.
А потом подходит сзади и обнимает. Крепко-накрепко, по-матерински. Вместе с руками. Такая уж она у меня, мамочка моя. Может ругать, быть грубой, чинить насосы, материться как сапожник, но когда плохо… всегда чувствует.
Поворачиваю голову и утыкаюсь в уютное плечо. Шмыгаю носом, как маленькая девочка.
— Ну, что? Признавайся. Помайорил и отфутболил? — спрашивает грозно.
— Нет, — мотаю головой. — Я сама… отфутболила.
— Стало быть, накосячил.
— Хуже…
— Чего?
— Боюсь, что накосячит… — признаюсь.
— М-да уж. Переплюнула нас с бабкой. Мужик еще не скозлил получается, а ты его уже приговорила?
Неопределенно веду плечами.
Мама долго молчит, а потом, глубоко вдохнув, начинает запевать свою любимую заунывную:
— Ста-а-арый клен, ста-а-арый клен, старый клен стучит в окно…
Приглашая нас с друзьями на прогулку-у.
Отчего? Отчего?
Оттого что ты идешь по переулку…
Снегопад…
Мама продолжает петь, качаясь со мной из стороны в сторону, а я на время прикрываю глаза и отпускаю себя.
Обещаю, что завтра я обязательно снова буду сильной фенистилкой Валеркой, а сегодня я… Лерочка.
Маленькая и обиженная. Ранимая плакса.
В конце концов, понимаю, что Тимур и правда ни в чем не виноват. Да и о чем жалеть? Хорошо ведь было.
Не сразу понимаю, что мама заканчивает со своей самодеятельностью. С трудом открывая глаза из-за слипшихся век, чувствую, будто бы легче становится.
Отодвинувшись, иду к ведру и наливаю стакан воды. Залпом выпиваю. Мама пристально на меня смотрит. Усаживается за стол и пялится на живот.
— Валерьевну-то ждем? — спрашивает грубовато.
— Нет, — вскрикиваю, округляя глаза. — С ума сошла?
Внутри от стыда баллон с алой краской взрывается. Чувствую, что даже кончики пальцев пылают. Надо же такое сказать!
— Жалко, — вздыхает мама. — Натаха с работы вон кроватку просто так отдает. Розовую. Ты не думай… если понесла — ко мне иди. Никаких чтобы абортов там или кесарев.
— А кесарево-то тут при чем? — смеюсь заливисто. — Ты что, правда рада была бы?
Мама поднимается и подходит ко мне. Заботливо убирает волосы за уши и разглаживает мокрые щеки. Разглядываю ее нахмуренное лицо с подведенными черным карандашом бровями, короткую стрижку «под мальчика», заметные морщинки на шее.
От мамы пахнет ее любимыми духами с ароматом белой розы и порошком. Наверное, опять стиралась вручную — насос-то не работает.
— Конечно, радая была бы. А чего мне нерадостной быть? Ребенок всегда счастье. Дети вообще цветы жизни, знаешь ведь?
— И как мы… ещё и с ребенком. И с насосом этим…
— Ой, Валерун. А как мы тебя с бабкой вырастили? Тогда этих насосов и в проекте-то не было. Стирались на «Малютке» — машинка такая небольшая, вот со стул размером. Отжимать самим, полоскаться на реку ходили. Ты еще зассыха была такая, жуть.
Прикрыв глаза ладонью, хохочу, что есть сил. И правда, зассыха. Помню-помню.
— Так что, если беременная, к антилопе своему, козлу этому водяному не ходи. Сразу ко мне. Поняла?
— Поняла, мам, — киваю умиротворенно.
— Ну все, холера. Дуй спать. Глаза мне тут мозолишь.
— Пока, мам, — в секундном порыве крепко ее обнимаю и неловко целую в щёку. — Спасибо.
— Ладно уж, че там, — отмахивается она.
Получается как-то нелепо.
Такие нежности не для нас. По крайней мере, я уже и забыла, когда проделывала это раньше. Вот смотрю на неё — люблю не могу. Мама ведь. Мамочка. Моя родная. А высказать всё и обнять не могу. Сразу рыдаю.