Майор Казанцев и Европейский Халифат
Шрифт:
– Оставьте, коллега, свои фантазии для профессора Зинбельбаума, – отмахнулся Эскулап. – А у нас конкретная работа. И конкретный больной… Ну, что, начинаем?
– Мне необходимо пять минут, чтобы прийти в себя и вернуть волевую фиксацию! – с вызовом произнес Василиск.
– Пять минут, – подумав, кивнул Эскулап. – Хорошо. Подождем.
Еще раз зло зыркнув на меня, Василиск вышел из комнаты.
Вот с первого взгляда он мне не понравился. Смотрел на пациента, как на кусок мяса. И еще он испытывал ко мне неприязнь – я на интуиции чувствую такие вещи безошибочно. Не будь здесь Эскулапа,
– Что это за дикое инопланетное существо? – спросил я вяло – сонное состояние не проходило. – Представить не мог, что у нас водятся такие чудики.
– Это не наш чудик, – пояснил Эскулап.
– С районной поликлиники вызвали? – засмеялся я слабо.
– Ты не представляешь, каких оригиналов нам приходится привлекать к сотрудничеству.
– И где наш хваленый режим секретности?
– Твоя жизнь дороже режима, – заверил Эскулап горячо. – А без этого чудика Авилова нам не справиться.
– Надо резать и душу доверить врачам, – процитировал я старую и ныне подзабытую песню. – Если Бог не спасет, то спасет ремесло.
Только вот в моем случае ремесло оказалось ремеслом вивисектора, закончившего факультет клинического садизма.
В центре помещения стоял, интеллигентно гудя, аппарат, похожий на томограф. И написано на нем было большими буквами «Томограф Заречье».
Эскулап подошел к пульту, щелкнул кнопками, и аппарат загудел громче. Светильники под потолком стали из ярко-белых тускло-голубыми.
Потом Эскулап защелкнул ремни, которыми меня крепко зафиксировали на моем ложе.
– Боишься, убегу? – хмыкнул я.
– Боюсь, – Эскулап опустошил мне в вену препарат, который за полминуты практически обездвижил меня. И толкнул медицинскую кушетку на колесиках в прозрачный цилиндр томографа, который, скорее всего, никаким томографом и не был.
Теперь я в капсуле, откуда, впрочем, если чуть повернуть голову на остатках сил и скосить глаза, хорошо виден и пульт, и Эскулап. И вернувшийся Василиск, решительно оттеснивший своего коллегу от клавиатуры и кнопочек.
Пальцы Василиска стремительно забегали по клавиатуре – ну прям музыкант-виртуоз барабанит по клавишам пианино. Мой взор пересекся с взором Василиска – он глянул на меня остро, как ножом полоснул, с каким-то вожделением и радостным ожиданием.
Потом он артистически вдавил клавишу.
Я ощутил запах жженой резины. А потом понял: все, что раньше я знал о боли, было поверхностно и неконкретно. Вот теперь я наверняка узнал, что такое настоящая боль. Но, препарат окончательно сковал меня, так что даже кричать я не мог.
Потерял я сознание не сразу. Перед этим вкусил муки ада. А потом выключился, и это было избавлением…
Когда очнулся, увидел над собой хищное лицо Василиска и его руки, которыми он водил надо мной.
– Стабилизация прошла удачно. Будет как новенький… До следующего раза, – с каким-то скрытым злорадством произнёс он.
Конечно, мне хотелось его ударить. Но я очень редко делаю то, что хочется. Обычно лишь то, что необходимо.
А еще я ощутил, что от Василиска исходит запах смерти. Точнее не запах, а ее волны. И темная, выжидающая ярость…
Глава 4
Я
Я отхлебнул глоток прекрасного ароматного турецкого кофе, приготовленного в турке.
– Что-нибудь еще? – спросил нарочито предупредительный и пожирающий меня преданными глазами официант.
– Пока нет, – покачал я головой.
Турецкий кофе и кусочек апельсинового торта в кафе «Высь» шли за деньги, на которые можно плотно пообедать в другом, менее экзотичном, заведении, притом с бокалом вина и двумя блюдами. Но это внизу. Тут платили не столько за кофе, правда, достаточно хороший. Дороже стоили невероятный, просторный вид за окном и сама причастность к тем, кто имеет возможность смотреть на мельтешение человеческих букашек с высоты главной башни Москва Сити.
В этой реальности башня называлась не столь претенциозно, как в прошлом. То есть не «Единство», а всего лишь «Сакура» в честь японских строителей, которые ее возвели. Размером она была куда скромнее небоскреба в Москва-Сити из прошлой моей реальности – там возвышалась свеча почти шестисот метров от пола до верхушки. Эта едва дотягивала до четырех сотен.
В этой Москве больше осталось исторических зданий и меньше стекла и бетона. Но основные столпы, маяки – неизменны. Кремль, монастыри, пара стадионов, проспекты. Это будто якоря, которыми цепляется зыбкая реальность в Веере Миров, не давая себе разбиться на фрагменты и расползтись.
Вон внизу, почти рядом, солидный сталинский дом. В нем еще недавно была моя «кукушка» – конспиративная квартира. В прошлой жизни я жил в доме, стоявшем на том же самом месте. Но тогда это была зеркальная высотка с квартирой в стиле «Хай-Тэк».
Все, теперь нет в этой «сталинке» моей «кукушки». После того, как я получил две пули, стало понятно, что наши конкуренты охотятся не только за тем же Предметом, что и я, но и лично за мной. Почему за мной? Расчищают поле Поиска, чтобы рыскать на нем в одиночестве? Или решили дать бой «Фракталу»? Непонятно. Но процедура на такие случаи прописана однозначная. Отлежавшись еще два дня в госпитале после пыточной процедуры в томографе «Заречье», чудесным образом вернув себе здоровье и значительную часть сил, я встал в строй. И, прежде всего, сменил документы прикрытия. И машина теперь у меня новая, «Ниссан Ночь» – скромная и надежная. Таких в Москве много, если, конечно, не считать небольшой абгрейд в виде форсажа и кучи хитрых электронных приспособлений. И у меня новая «кукушка» – на двадцатом этаже башни в районе Ленинградского проспекта. Той самой, что изломанной кочергой торчит за тяжеловесным солидным комплексом зданий Всероссийской автодорожной академии.