Майя: Форс-минор
Шрифт:
— А что или кого вы называете «Шивой»? — я решила все-таки разобраться с этим.
Г. тут же испытал недовольство, но постарался это не показать. Всю последующую беседу он не смотрел мне в глаза, когда я задавала вопросы, отворачивался и упорно продолжал пытаться делать вид, что не понимает, что я задаю вопросы именно ему. Он явно испытывал сильное недовольство, раздражение, но улыбался и делал вид, что совершенно спокоен.
— Шива — это великий йог.
— То есть вы поклоняетесь исторической личности?
— Нет, такой исторической личности не было.
— Так кому вы поклоняетесь?
— Богу, назовите его как угодно — можно Брахмой назвать.
— Так а что это такое?
— Есть такой образ…
— Так вы поклоняетесь образу?
— Нет.
— Может быть,
— Нет, не вижу.
— Так а что такое «Шива»?
— НЕ СМЕЙТЕ ГОВОРИТЬ «ЧТО», когда говорите про Шиву! Идите читайте книги. Если у Вас нет никаких знаний, то почему Вы не сидите тихо в углу и не слушаете?
— Потому что я не понимаю, о чем вы говорите. Вы поклоняетесь чему-то, что вы называете «Шивой». Вы мне можете объяснить, что это такое?
— Шива — это все, даже вот этот чай.
— Тогда почему вы не говорите Шива, Шива, Шива, а говорите — подай чашку чая?
— Это невозможно объяснить в словах! Вы просто хотите все понять умом! А умом Шиву не поймешь!
— Простите, кого или что умом не поймешь? Вы можете как-то это описать? Ну хотя бы как-то?
Пока он увиливал, я обратила внимание на двух ревностных служителей Шивы, которые чуть не подрались, отстаивая свое право на то, чтобы проводить пуджу, переругиваясь злобным шепотом. Это переполнило мою чашу, и я во всеуслышание заявила, что считаю его позицию лживой и трусливой, и что каждый из них тут преследует какую-то корыстную цель, и уж никак не занимается поиском истины… Что тут началось! Добропорядочные шиваиты оторвались от своей возни около только что сооруженного алтаря и, краснея от ненависти, начали обзывать меня вампиром, требовать, чтобы я замолчала, но выгонять почему-то не решались — черт его знает почему, страшно наверное было. Впрочем, мой интерес исчерпался, и я пошла на выход. Вслед неслось: «Хватит нас вампирить!», «Да ей невозможно ничего объяснить! Ей нужно только поспорить…», «ты злая, холодная, жестокая вампирка», «нам неприятно Ваше общество», «в ней нет никакой доброты и тепла», «Вы вообще зачем сюда пришли? Поиздеваться что ли над нами?» Уходя, я ощущала настоящую свободу от того, что не плыву в одном ковчеге с этими разлагающимися от ненависти «искателями истины»…
…Стряхнув гнилой запах этих воспоминаний, я обнаружила, что забралась наверх к еще одной местной достопримечательности — древнему храму Кали. До того, как я приехала в Индию, при каждой мысли об индуистском храме по всему телу проходила легкая волна экзальтации и предвкушения. В моем воображении эти храмы были не просто камнями, не просто архитектурными сооружениями, но в реальности они оказались именно такими.
О, это интересно кто? Кажется, это як — крупное пушистое приземистое животное, похожее на огромную плюшевую игрушку, которую хочется гладить и обнимать. Яки были увешаны узорными попонами и неподвижно стояли рядом со своими хозяевами, которые на все лады зазывали туристов фотографироваться. Я подошла к одному, глаза у него были похожи на две крупные и влажные миндалины. Я погладила мягкую и очень приятную на ощупь морду и почувствовала ладонью его горячее и мощное дыхание. Кто-то настойчиво потянул меня за рукав… Мальчишка!
— Тебе чего?
— Шафран, очень дешевый, — он протянул мне маленькую коробочку.
Мальчишка мне понравился, в нем не было той самодовольной наглости, которая делает всех торговцев в Индии похожими на родных братьев. Я отозвала его в сторону, чтобы расспросить о жизни, и он покорно поплелся за мной.
— Ты говоришь по-английски?
— Немного.
— Ты ходишь в школу?
— Нет.
— Ты вообще не учишься?
— Школа — нет.
Ага, похоже он совсем немного говорит по-английски.
— Сколько тебе лет?
— 12… Мэм, у меня самый дешевый шафран и очень хороший.
Глаза у него были как у девчонки, грустящей о принцах, а кожа была такой красивой и гладкой, что я еле удержалась, чтобы не потрогать его. Он ходил босиком, но ноги его еще не успели загрубеть и потрескаться, как у всех нищих. Одежда была грязной, но это не вызывало у меня никакой неприязни. Пухлые темные губы… белоснежные идеальные зубы… с
— Ну ладно, сорванец, держи 50 рупий, просто так… я пошла в храм, это туда?
— Да, туда… Мэм, у меня самый дешевый шафран… — поросенок! Он как будто и не заметил, что я дала ему денег и продолжал свое нудное навязывание товара.
Махнув рукой, я пошла дальше, отгоняя других мальчишек, хозяев яков и просто попрошаек.
Согласно местным обычаям, я сняла обувь, и прохладная каменная тропа привела меня в самую гущу красок, звенящих браслетов, благовоний, оранжевых цветов, музыки, эмоций, влажных тел, глазастых индийских девчонок, иссушенных странствиями садху… Я подошла к храму и заглянула внутрь, — кукла, олицетворявшая богиню Кали, утопала в гирляндах цветов, благовонном тумане и разноцветных рупиях. Религиозные праздники в индуизме — это именно праздники, где люди смеются и танцуют… Страшно вспоминать, что из себя представляют праздники христианства, мне всегда хотелось держаться от этого мрака как можно дальше. Культивируемое страдание и воспеваемое чувство собственной ничтожности — это не для меня, впрочем и индуизм при ближайшем рассмотрении не вызвал у меня ничего, кроме легкой симпатии к своей внешней непринужденности. Проникать в эту религиозность мне не хотелось, — подавляющее большинство индуистов производили на меня впечатление инфантильных существ, которые искали не подлинную радость в своих многочисленных ритуалах, а опору для своей обыденности.
Какие симпатичные ножки! Маленькие и такие ухоженные… Взгляд скользнул выше и обнаружил аккуратную попку, обтянутую джинсой, и еще выше — бесстыдно торчащие через белую футболку сосочки… слегка вздернутый носик… своенравные вьющиеся стрелы золотистых волос… Меня словно магнитом притянуло к этому чертенку с изящными лапками.
— Привет:)
Карие озорные глаза, кажется, все поняли или они искали того же?
— Привет:) Я — Кристи.
— Меня зовут Майя.
— Правда, похоже на детский праздник?
— Ага, очень похоже!
— Хотя двадцать минут назад тут зарезали козу. Ты видела?
— Нет. Жертвоприношение?
— Да, это же храм Кали. Сегодня здесь была свадьба. Впервые видела, как убивают животное.
— И как?
— Странные ощущения. Я думаю, что если бы это было не здесь, не в Индии, это вызывало бы во мне отвращение, а здесь все воспринимаешь по-другому… Здесь смерть не вызывает ужаса. Однажды я увидела труп человека на дороге в Португалии, так потом несколько дней не могла в себя придти, у меня вся жизнь перевернулась, четыре дня только и мечтала о том, чтобы опять стать тем человеком, каким была до этого трупа. Было такое впечатление, что из меня все вынули и осталась пустота — ни радости, ни страха, ничего не осталось. И никуда от этой пустоты не спрячешься… А в Варанаси на моих глазах сожгли несколько трупов, и у меня это не вызвало ничего, ну тот есть абсолютно ничего. Вот и сейчас нет никакого отвращения к смерти, никакого страха, но появилось что-то такое… как бы это описать… Я вдруг поняла, что смерть неизбежна, понимаешь? В глазах умирающего животного я увидела тень смерти, тень этой мощи, которая не остановится ни перед чем. Мне показалось, что время остановилось… и мне захотелось вслушаться в этот момент… Я давно путешествую по Индии, и здесь все время происходит что-то такое, что никак не укладывается в привычные представления о жизни, и наверное поэтому я тут и брожу, — в эти моменты что-то останавливается в непрерывном потоке привычного мира, матрица дает сбой, и ты можешь заглянуть ЗА нее.
Она переступала с ножки на ножку, и мои глаза постоянно соскальзывали то на ее босые ступни, то на соски, которые теперь были совсем близко. По ее интонации я понимала, что она чувствует мои взгляды и ей нравилась начавшаяся игра. Наши тела как будто склеивались задорным эротизмом, каждое слово предназначалось не только для ушей, и разговор стал увлекательной игрой. Мы как будто взялись за руки и быстро кружились, глядя друг другу в глаза, и окружающий мир превратился в разноцветный вихрь, взмывающий к верхушкам сосен.