Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины
Шрифт:
Оказалось, все дни, пока на Новой сцене Мариинки шли репетиции, Плисецкая была рядом с мужем. В какой-то момент решила сходить за водой для Щедрина: тот не мог прервать репетицию. А на Новой сцене – сложное закулисье, да и свет горел не везде. Неудачно оступилась – но никому не сказала, выдержала генеральную до конца. Когда врач осмотрел ногу, стало ясно, что придется отлеживаться в отеле: на премьеру ехать невозможно. Платье от Кардена так и осталось висеть в шкафу.
Майя
После «Левши» Щедрин был нарасхват: поздравления, телеинтервью, цветы. Дух удалось перевести только за кулисами: Гергиев открыл шампанское, пили за искрометную премьеру, за талант композитора и, конечно, за его музу. Но взгляд Родиона Константиновича оставался грустно-озабоченным. И мы поехали в отель к Майе Михайловне.
Она тут же принялась со всеми подробностями расспрашивать, что и как прошло. Радовалась столь шумному успеху. И нисколько не стеснялась своего непривычного для меня вида: «Что ж я буду перед вами «улыбку держать» – свои же люди. Давайте есть пирожные, свежайшие!» И с таким удовольствием откусила эклер, что я понял – ее знаменитое «сижу не жрамши» тут не работает! Эти эклеры, кстати, прислали трубачи гергиевского оркестра, огорченные тем, что Плисецкая не смогла быть на премьере.
А совсем поздним вечером мы с женой сидели за столиком итальянского ресторанчика на Крюковом канале, пили вино, смотрели на самый театральный из петербургских видов и поражались: как несправедлива бывает судьба! Два года подряд неизменно на всех (!) репетициях она рядом с ним – и вот тебе… Обидно-то как!
Но уже через полгода Плисецкая – снова на ногах. И в зале Мариинки она слушала «Левшу» в том самом карденовском платье, которое не удалось надеть на премьеру. Хотя, казалось бы, в ее возрасте такое быстрое восстановление почти немыслимо. Тем более что за несколько лет это была вторая серьезная травма.
Первая случилась в Риме, где Плисецкая возглавляла жюри балетного конкурса. В собственный день рождения попала каблучком в какую-то выемку мостовой – и целая зима операций и клиник… Своего литовского врача-спасителя она потом пригласит на юбилей в Москву и будет с радостью представлять всем. Она умела быть благодарной. А вообще, какие бы травмы ни случались со стойкими балеринскими ногами, они ее не подводили. Она любила повторять: мои ноги – мое мнение.
Подвело сердце. Как сказал Родион Константинович, ее сбило влет, как птицу.
Тем утром она позвонила Гергиеву, чтобы поздравить с днем рождения: он был в поезде, ехал на гастроли и репетировал прямо в вагоне. А буквально за неделю до того они с Щедриным побывали в Питере и Москве. Увлеченно общались, обсуждали предстоящий юбилей, ходили на концерты, даже просидели до четырех утра на дружеском банкете.
Я был в отъезде, мы не виделись. Жалеть буду до конца дней.
Они всю жизнь влюблены друг в друга…
Она жила так стремительно и ярко, так неслась и неслась вперед, что, словно пламенная ракета, сгорела сразу. Поразила всех в последний раз – завещала развеять свой прах, никаких панихид не устраивать. Это задело многих поклонников: несколько майских недель страна рьяно обсуждала ее уход из жизни – не только скорбя, но и сожалея о несостоявшемся прощании.
Но так они
Думаю, по-другому и произойти не могло. Разрыв шаблона – это как раз про нее. Больше всего в жизни она не любила заранее заданного, обязательного трафарета – ни в чем. И терпеть не могла прощальных речей: мол, это всегда далеко от правды. Проникнуто ложным пафосом. И для себя не захотела никаких почестей и ритуалов, особенно – быть похороненной на Новодевичьем кладбище. Хотя там покоится большая родня. Даже это не остановило. Иначе она не была бы Плисецкой.
Удивительно: ей так много было дано Богом, что я за долгие годы так и не понял, как это все соединяет в себе одна хрупкая женщина. Ведь талант, сколь бы ни был велик, сам по себе не определяет масштаб личности. Но когда человек и его дар совпадают, происходит чудо.
Она ушла в девяносто, так не успев до конца отдать миру всю свою энергию, весь жар и огонь, воплотить все мечты, растратить все любопытство, юмор, ум, бунтарство, любовь, жажду жизни.
Она так и не успела состариться.
Июль 2015 г.
«Я была с ленцой, а то бы многого еще добилась»
В грандиозный тур по городам России отправился «Русский Имперский балет» Гедиминаса Таранды с премьерой спектакля «На балу у Плисецкой». В нем участвует сама великая балерина.
Во время пресс-конференции в Нижнем Новгороде.
– В последние годы вы если и выступаете на родине, то лишь в Москве или Петербурге. И вдруг гастроли сразу в шести провинциальных городах России.
– Интересно посмотреть на людей, узнать, чем они живут. Как они реагируют. Мне всегда было это интересно. И еще как-то поддержать их. «Бал» состоит из «Болеро» Равеля и «Дивертисмента», сделанного Тарандой вместе со мной и Аллой Коженковой, модным, стильным художником.
– А вы не боитесь, что в зале будут сидеть одни новые русские? Самые дешевые билеты – 50 – 100 тысяч рублей.
– Недавно мне рассказали анекдот: двое новых русских пришли на симфонический концерт. Один другого спрашивает, показывая на дирижера: «Это Моцарт или Бетховен?» «Откуда я знаю, – возмущается тот. – Он же спиной стоит».
Новые русские тоже разные. Публика вообще не бывает плохой. Любой человек чувствует ненастоящее в искусстве. Я в этом убедилась за свою долгую сценическую жизнь. Когда я хуже танцую, то и меня хуже принимают. Говорят: человек ничего не понимает в искусстве. Но это даже лучше, когда в зале неискушенные люди.
Я не помню сейчас, кто из великих сказал, что, если пещерного жителя привести в картинную галерею, он ткнет пальцем в шедевр.
А уж где добывать деньги – дело импресарио. Я знаю, что вот в Нижнем Новгороде часть билетов благодаря спонсорам получила интеллигенция.