Майя Плисецкая
Шрифт:
А поздней осенью того же года на сцене Большого был показан номер «Ave, Maya», то есть «Да здравствует Майя!» на музыку И. С. Баха — Ш. Гуно, специально к этому вечеру поставленный для нее М. Бежаром. Бежар снова использовал пластику традиционного японского танца — маленький шаг со «связанными» коленями и регламентированными жестами. Плисецкая, облаченная в скромное черное платье, играла двумя огромными перламутровыми веерами. Веера были нарядны, а балерина отступила в тень. Движения отделились от тела и стали жить в условных предметах.
Глава 13
Удивительные встречи
Жизнь, проведя Майю Михайловну через великие испытания, подарила ей и много радости! В
В шестьдесят шестом году во время выступлений в Лос-Анджелесе за кулисы театра зашла полная высокая женщина. Это была Милица Корьюс — колоратурное сопрано, ведущая солистка Метрополитен-опера и актриса одной роли, сыгравшая оперную диву Карлу Доннер в фильме «Большой вальс». «Трофейный» фильм демонстрировался в СССР, и эта роль сделала Милицу идолом советской публики. Плисецкая исключением не была. Милица родилась в Киеве и хорошо говорила по-русски, так что на этот раз языковой барьер не помешал двум великолепным женщинам пообщаться. Они надолго стали друзьями. Милица старалась не пропускать ни одного спектакля с участием Майи. «Так она мне до конца и не поверила, что была непостижимой богиней для целой нации, прекрасной инопланетянкой, лучиком счастья в самые тяжелейшие годы истории рабского государства. Вижу сейчас ее недоверчивое, добрейшее, тронутое распроклятым возрастом прекрасное лицо. Я взаправду грезила тобой, Милица!..» — признавалась Майя Плисецкая.
Подружилась она и с Леонардом Бернстайном — композитором, пианистом и дирижером. Он с удовольствием играл музыку Щедрина и подтрунивал над тем, что Майя не знает ни одного иностранного языка, называя ее «полиглотом».
С пианистом Артуром Рубинштейном Плисецкой общаться было легче: он говорил по-русски. Когда Рубинштейн приехал в Москву, Плисецкая после концерта заглянула в артистическую уборную Большого зала Консерватории.
— Думала увидеть вас в полном изнеможении после такого концертища, а вы свеженький как огурчик, — сделала прославленному маэстро комплимент Майя Михайловна.
— У меня хватит еще сил станцевать с вами па-де-де. — И не долго думая Рубинштейн поднял ее на воздух и закружил в танце.
Ее друзьями были Джин Келли — актер и танцор, знаменитый прежде всего своим мюзиклом «Поющие под дождем». Бывала она в гостях у Грегори Пека — голливудской кинозвезды, красавца, которого после фильма «Римские каникулы» женщины боготворили.
Плисецкая танцевала под головоломную импровизацию Эллы Фицджералд — смесь буги-вуги с «камаринским мужиком».
Джон Стейнбек, приезжая в Москву, бывал в доме Щедрина и Плисецкой.
Супруги потчевали его холодцом из телячьих ножек с квашеным хреном. Это блюдо пришлось знаменитому писателю здорово по душе.
Ингрид Бергман говорила ей комплименты: «Вы рассказали о любви без единого слова. У вас божественные руки. Меня покинуло ощущение времени».
В Голливуде она повстречалась с Мэри Пикфорд, Хамфри Богартом, Фрэнком Синатрой, Кларком Гейблом, Одри Хепберн, Генри Фонда, Иммой Сумак.
На одном из приемов она сидела рядом с великим Сальвадором Дали и говорила с ним «по-русски»: «Bojia korovka uleti na nebo dam tebe khleba… Balerina. Maya. Rossia…» — с сильным акцентом выговаривал художник, у которого была русская жена.
Брат американского президента Кеннеди — сенатор Роберт Кеннеди — родился в один день и в один год с Майей Михайловной. Они были знакомы, поздравляли друг друга, он каждый год на дни рождения, где бы в это время ни находилась великая балерина, присылал ей неизменно корзину цветов и подарок. Во время очередного визита Большого театра в Нью-Йорк (шел 1968 год) Майе и Роберту встретиться не довелось. Он позвонил ей в гостиницу и сказал, что отправляется в предвыборную поездку по нескольким
«Что за мистическая сила влекла французских, испанских художников к русским женщинам? Пикассо — Хохлова, Сальвадор Дали — Галя.» — удивлялась Майя Михайловна. С одной из таких женщин — Надей, женой художника Фернана Леже, она была хорошо знакома.
Надя Леже познакомила Майю с Марком Шагалом. Конечно, он не мог упустить случай и попросил балерину позировать, продемонстрировать балетные движения!
По желанию художника, Майя распустила свои красно-рыжие волосы, сделала несколько шагов на полупальцах, потом несколько пор-де-бра, па-де-бурре. Зафиксировала позу. В это время Марк Захарович что-то быстро набрасывал карандашом. Несколько лет спустя в Нью-Йорке в новом «Мете» Майя обратила внимание на огромное панно, созданное Марком Шагалом: «Летящий солнечный ангел с трубою, васильковый Иван-царевич, музицирующий на зеленой виолончели, райские птицы, двуглавое существо с мандолиною у лошадиного подбородка, глянцевая скрипка со смычком на синюшном искрящемся дереве. А в самой середине — полненькая грудастая танцовщица с распущенными рыжими волосами, с усердием держащая ноги по первой позиции. Вся напряглась, скривилась, того гляди — свалится.»
В верхнем углу слева была изображена пестрая стайка юных стройных балерин в различных позах: «кто прыгает, кто замер, кто на пальцы встал, кто руки сладким венчиком сложил, кто с худосочным партнером к турам изготовился.»
Это были именно те позы, что показывала Шагалу Майя в ту их встречу. При новой встрече Шагал подтвердил — это оно. И даже спросил, узнала ли Майя свои изображения? Конечно, узнала! Как не узнать!
Во время вторых американских гастролей в 1962-м прямо в номер гостиницы Майе Плисецкой прислали сказочный букет оранжево-фиолетовых роз. Цветов такой окраски она прежде не видела. К букету был приложен миниатюрный конверт с запиской. Это было приветствие от Рудольфа Нуриева — гениального танцовщика, невозвращенца, предателя Родины. Он поздравлял балерину с успехом и надеялся когда-нибудь станцевать вместе. Ни телефона, ни адреса Руди в записке не указал.
Советская пропаганда изображала беглеца исчадием ада, гнусным, аморальным типом, лишенным стыда и совести, и даже имя «Нуриев» вслух произносить советские люди боялись. Общение с несравненным танцором грозило самыми мрачными последствиями.
Записку Майя спрятала, а букет поставила на видное место. Этот дар был ей особенно приятен, так как много лет назад, еще в Москве, Нуриев раскритиковал ее Китри, не приняв поначалу творческой индивидуальности балерины. А вот теперь — признал, одобрил, восхитился! Майя любовалась прекрасными розами и радовалась этой своей победе, но соглядатаи из КГБ, видать, что-то прознали. Один из них долго нюхал прекрасные розы и все выспрашивал — кто прислал.
— Не знаю, не знаю. — отнекивалась Плисецкая.
В следующем году была поездка в Англию. Майю пригласила на ужин прима-балерина «Ковент-Гардена», тактично предупредив:
— Майя, на ужине будет Нуриев. Вас это не смутит? Если да, я вас пойму.
Но Майя не испугалась. Только постаралась понезаметнее уйти из отеля: за русскими артистами следили.
Хотя раньше Плисецкая и Нуриев были едва знакомы, на этот раз они бросились друг другу в объятия.
— Я навожу такой страх на своих бывших соотечественников. Вы из них — самая отчаянная. — заметил Рудольф.