Мазепа
Шрифт:
Невзирая на то что дружина Палеева называлась вольницей, она рабски повиновалась воле своего начальника. Во время похода Палей запретил казакам возить с собой водку и вообще предаваться пьянству, и сколь ни склонны были к сему его подчиненные, но не смели преступить запрещения, зная, что жестокое наказание постигнет виновного. С жадностью поглядывали казаки на баклагу, стоявшую пред Палеем, и, казалось, поглощали ее взорами.
– Грицко! – сказал Палей. – Дай по доброй чарке горелки деткам!
Грицко снял две большие баклаги с вьючной лошади, вынул из
Позавтракав, Палей обтер усы рукавом своего кунтуша, помолился, снова закурил трубку и велел подозвать к себе жида, который во все это время стоял ни живой ни мертвый под деревом, поглядывая вокруг себя исподлобья. Жид, подошед к Палею, бросился ему в ноги и не мог ничего сказать от страха, а только завопил жалобно: "Аи вей, аи вей!"
– Пан Дульский подослал тебя узнать, что я делаю и можно ли напасть на меня врасплох, в Белой Церкви. Жаль мне, что ты не получил обещанных тебе им пятидесяти червонцев, потому что я сам повезу к нему вести, которые он поручил тебе собрать об нас, своих добрых приятелях! Но как ты не станешь с нами есть свинины, воевать не умеешь, а плутовать хоть бы рад, да мы не хотим, то мне нечего делать с тобой, и я решился отправить тебя на приволье, где у тебя будет рыбы вдоволь, хоть не ешь, а воды столько, что ты можешь наделить всех шинкарей, которые разводят ею горелку. Детки, в Днепр иуду!
Стоявшие вблизи казаки, которые, закусывая, слушали с приметным удовольствием речь своего вождя, бросились на жида, как волки на паршивую овцу, отогнанную от стада, и с хохотом и приговорками потащили его к реке.
– О вей! – закричал жид. – Ясневельможный пане, выслушай!.. Я тебе скажу большое дело… важное дело… весьма тайное дело… Только помилуй… пожалей жены и сирот!
– Я не пан и даже не шляхтич, а простой казак запорожский, – сказал Палей, – однако ж выслушать тебя готов. Постойте, детки! Ну говори, что ты знаешь важного.
– А если скажу, то помилуешь ли меня? – сказал жид, дрожа и плача. – Я бедный жидок и должен был сделать, что велит пан. У меня бедная жена и четверо бедных деток… они помрут без меня с голоду… Прости! помилуй! – Жид снова бросился в ноги Палею и зарыдал.
– Так это-то твое важное и великое дело! – возразил Палей. – Жизнь твоя, жена твоя и дети важны для тебя, а не для меня. Из твоих малых жиденков будут такие же большие жиды-плуты, как и ты, а ведь кому тонуть, того не повесят! Один конец… в воду его!
Казаки снова потащили жида к реке.
– Ясневельможный пане! – возопил жид. – Ты не выслушал меня… я не успел сказать тебе важного дела… Постой… выслушай!
– Подайте его сюда, – сказал Палей. – Ну говори, что ли?
– А помилуешь ли меня, – возразил жид, трепеща от ужаса, – оставишь ли мне жизнь?.. Я ничего не прошу, только не убивай, не бросай меня в воду!
– Что ты, проклятый иуда, торговаться со мною хочешь,
– Изволь, Ясневельможный пане, я скажу тебе всю правду, – отвечал жид, морщась и закрыв глаза при виде нагайки. – К нашему пану и князю Дульскому приехала его родственница из Варшавы, княгиня Дульская, у которой первый муж был князь Вишневский. Сказывают, что пан гетман Мазепа хочет жениться на ней, и это слышал я от гайдука пани княгини, а гайдуку сказывала первая служанка пани княгини. Вот ровно неделя, в прошлый шабаш, приехал из Батурина к нашему пану ксенз иезуит и привез много бумаг, а пан наш да еще другие паны целую ночь читали эти бумаги, радовались, пили, поздравляли княгиню и отправили нашего конюшего к новому королю… Так видно, что тут дело пребольшое, когда пан гетман Мазепа пишет к панам, которые держатся за новым королем, а новый король неприятель московского царя, которому служит пан гетман Мазепа… Ну вот это дело важное!.. Помилуй меня, бедного жидка, ясневельможный пане! Сжалься над моими бедными детками, над моею женою! – Жид снова зарыдал и бросился в ноги Палею. Казаки с трудом оттащили его на сторону.
Палей задумался. Помолчав несколько, он взглянул на Иванчука и сказал:
– Проклятые жиды, как они смышлены! Смотри, пожалуй, как этот иуда догадался! Прибывший к Дульскому иезуит, верно, патер Заленский, о котором ты говорил мне, Иванчук. Про любовную связь Мазепы с Дульскою я давно уже слышал. А эта переписка, прибытие Дульской в эту сторону, вооружение приверженцев Станислава на Украинской границе, все это мне что-то весьма подозрительно! Узнаем скоро всю правду! Ну, жид, если нечего более говорить – так ступай на шабаш, в Днепр!
Казаки снова ухватились за жида, но Москаленко тронулся его жалким положением и сказал Палею:
– Батько! прости этого несчастного, помилуй отца семейства, ради важности сообщенных им новостей…
Палей одним грозным взглядом пресек речь молодого человека.
– Я никогда не прощаю и никогда не милую изменников и шпионов! Понимаешь ли, неженка! Что тут общего между жидом и его новостями? Это то же, если б я, купив коня, берег слепня, который впился в него… В воду его, детки!
Казаки подхватили жида на руки, завязали ему рот кушаком и понесли на берег.
– Раз… два… три! – прокричал один из казаков… Плеск раздался в воде, и жид, брошенный с размаху в реку, канул на дно как камень.
– Вечный шабаш! – закричали казаки. Гул повторил их хохот.
Между тем Палей сидел в задумчивости, не обращая внимания на происходившее вокруг него, курил свою короткую трубку и поглаживал усы.
– Послушай, Иванчук! – сказал он наконец, уставив на него быстрый взгляд. – Я что-то выдумал, и если дело удастся мне, то проклятый Мазепа съест гриб!.. – Он остановился, посмотрел неподвижными глазами на Иванчука и снова задумался. Трубка его перестала куриться, но он сосал чубук и шевелил губами, будто пуская дым.