Меч Аллаха
Шрифт:
Утром больному стало лучше. Он проснулся мокрый от пота и ослабевший после перенесенного приступа лихорадки. С удивлением посмотрел на Андрея:
— Вы кто?
— Проезжий. У вас малярия, — сказал Андрей, не отвечая на вопрос. — Мы экспедиция. Ищем воду. Извините.
— Как вас зовут? — спросил казах. — Я Тюлеген Касумов. Чабан.
— Я Андрей.
— Здравствуйте, Назаров, — преодолевая слабость, Тюлеген сел на постели. — Я здесь от Барышева. Как отнеслись к вам мои собаки?
— Нормально.
Андрей ответил спокойно и, казалось, нисколько не удивился, что вот так, совершенно неожиданно и странно, встретил человека, который
Накормив и напоив больного, Андрей уложил его.
— Что будем делать? — спросил Андрей. — Вы очень больны.
— Это пройдет, — сказал Тюлеген. — Потом каждый займется своим делом. Вы начнете работу. Бурите. Я стану делать свое дело. Вам в него вникать не надо. Много знаешь, плохо спишь.
— Я сплю хорошо.
— Это потому, что знаете далеко не все.
Иргаш прекрасно понимал, что внешне база должна выглядеть так, чтобы не привлекать к себе постороннего внимания. Кто знает, когда и какой из российских или американских разведывательных спутников обратит внимание на неожиданное появление буровой установки в безлюдной степи. Будь это район никому не известный и ничем не знаменитый, буровая вряд ли вызвала бы чей-то серьезный интерес. Но за территорией урочища Ульген-Сай, входившего в зону советского военного полигона, наблюдение велось многие годы, а потому возможно, что обстановка в этой зоне периодически контролируется и теперь, после ухода Советской Армии. Обнаружив что-нибудь подозрительное, русские или американцы могут сбросить правительству Казахстана официальный запрос, по нему обязательно будет проведена проверка, а это для дела крайне нежелательно.
С целью маскировки жилой поселок экспедиции разместили в километре от буровой. У старого колодца поставили три юрты и разбили ложные кошары.
На гребне отрога Алтын Бармак, где находилась буровая установка, на металлической мачте соорудили ветряк, какой обычно ставится возле колодцев. Здесь же расположили еще две юрты и два загона для скота.
Боевики ставили палатки ловко и быстро, как пионеры на соревнованиях.
— Здесь будешь жить ты, — объявил Иргаш Андрею.
Тот посмотрел на шатер, заглянул в него и удовлетворенно кивнул. Снаружи палатка была изготовлена из камуфлированной водонепроницаемой ткани, внутри подбитой белой нейлоновой подкладкой. Легкие деревянные плиты, хорошо подогнанные одна к другой, устилали пол. У восточной стены палатки лежал свернутый в тючок спальный мешок.
— Хорошо, — сказал Андрей Иргашу, — жить можно.
— Можно, — ответил тот, — но главное — работа.
До вечера оставалось много времени, и Андрей доложил Иргашу, что решил взойти на гору с триангуляционным знаком на вершине для более точной геодезической привязки буровой. Поначалу за ним собирался увязаться Кашкарбай, но Андрей запротестовал и попросил Иргаша унять ретивого подкаблучника. Иргаш с невозмутимым видом махнул Кашкарбаю рукой, и тот перестал досаждать мастеру.
После часового карабканья на склон с постоянно возраставшей крутизной, он добрался до вышки, откуда собрался осмотреть местность и точнее определить координаты интересовавших его точек.
На склоне практически не было ни кустов, ни другой растительности, цепляясь за которую можно было облегчить себе подъем. Приходилось двигаться медленно и осторожно, чтобы не загреметь вниз, поскользнувшись на выскакивавших из-под ног камнях. Несмотря на сухой жаркий ветер, пот обильно струился по его
Первым делом Андрей решил отдохнуть. Он снял вещмешок с плеч, сел на камни, достал из кармана компас, развернул карту и стал оглядывать местность.
За гребнем к северу до самого горизонта тянулась унылая волнистая равнина. Слева от горы во всем величии и красоте открывался Ульген-Сай, огромная рваная рана на теле земли, глубокая и пугающая своей суровой таинственностью. На западной стороне провала лежала ковыльная степь. Легкий ветерок гнал по ней волны, и казалось, что там по ветру струится вода.
Восточная часть каньона выглядела унылым и мрачным нагромождением камней.
Андрей неторопливо вынул из кармана секундомер, полученный в Москве, и перочинный нож Халифа. Оттянул заводную головку часов и резко утопил ее. Внутри корпуса что-то хрустнуло. Это означало, что из стеклянной ампулы пролился электролит и через несколько секунд сигналы радиомаяка уйдут в эфир.
Приподняв большой плоский камень, Андрей выкопал под ним небольшое углубление и положил туда секундомер. Осторожно опустил плитку на место.
Когда получит сигналы Москва, он не знал, но когда получит, то сигналы обозначат наступление срока перечисления договорных денег на его счет.
Затем он взялся за перочинный ножик. Извлек наружу лезвие, служившее антенной. Повторив действия, которым его обучил Халиф, привел второй радиомаяк в действие. Кто и как зафиксирует его сигналы, Андрей не знал. Но он был уверен — их обнаружат. И Москва, и Халиф определят координаты маячков и поймут, что он начал действовать. Тогда Халиф передаст в Москву сообщение с реквизитами банка, куда должны перечислить Андрею деньги.
Андрей отошел от места, где заложил московский секундомер и у одной из деревянных ног триангуляционной вышки пристроил нож.
Начав спуск, с высоты Андрей увидел, как, выстроившись по трое в шеренгу, боевики приступили к молитве. Прежде чем начать ее, каждый постелил перед собой коврик, который истинный мусульманин всегда берет с собой в дальний путь, чтобы при намазе становиться на него коленями. Сверху действия молящихся походили на упражнения спортсменов. Сперва все они стояли стройным порядком, держа молитвенно сложенные ладони перед собой, как страницы священной книги, потом воздевали руки вверх, делали жест омовения щек и вдруг все, как по команде, падали на колени. Так же одновременно и слаженно боевики били земные поклоны, касались лбами земли и поднимали вверх туго обтянутые камуфлированными штанами зады.
Иргаш как опытный дирижер придавал важное значение соблюдению пятикратных намазов всеми боевиками отряда. Он не проводил занятий по боевой подготовке. Каждый его моджахед имел право на самостоятельные действия и исходил в принятии решений из общей обстановки. Но молиться все должны были однообразно. Молитвенные движения, повторяемые с регулярной последовательностью, с утомительной монотонностью неизбежно делали такими же однообразными взгляды молящихся на мир, формировали одинаковость их желаний и действий. При этом, объединенные общими молитвенными движениями, люди оставались разобщенными, замкнутыми для других. И Аллах, Всеблагой и Всепрощающий, был у каждого свой собственный. Они не просили у него хлеба насущного, поскольку с оружием в руках по милости божьей они могли взять для себя у кого угодно не только хлеб, барана, верблюда, но даже жизнь, объявив ее греховной и недостойной веры.