Меч Белогора
Шрифт:
– Ну, вот и добре. А теперь, я, пожалуй, пойду. У тебя, наверное, ещё куча домашних дел на субботу запланирована, отдохнуть надо.
Говорухина подбоченилась, глянула на меня искусственно гневным взором
– Ты лучше меня знаешь, чего мне хочется?
– Нет, ты что? Может, помочь в чём-то надо? Скажи.
– Помочь надо. Мне мужского тепла хочется. А ты удрать пытаешься. Что, уже надоела?
Танька склонила голову набок, прищурила глаза с густо накрашенными ресницами и откровенно провоцировала меня.
А я что? Я не против.
Ушёл я от Говорухиной где-то часа через два. И то только потому что мне до невозможности хотелось узнать, что же там дальше происходило на Изюмской заставе, что случилось с Белогором и Мэгором.
Глава 42
Дома я, прежде всего, открыл холодильник и провёл ревизию содержимого. Сосиски, рыбные консервы, колбасу и глазированные сырки немедленно выбросил в мусорное ведро. Чтоб никаких соблазнов не было. Оставил только свежие фрукты, овощи и, немного помявшись, деревенмкие яйца. Их иногда можно, как писал в своём пособии по реальному омоложению, Игорь Леонидович.
И всё! Больше никаких послаблений!
Раз решил изменить свою жизнь – не надо ничего откладывать на потом. Я верю Маршавину, верю его жизненному и научному опыту, хочу иметь для себя светлое будущее, а потому немедленно и безропотно принимаю все его рекомендации, и буду стараться их выполнять.
Как боевой приказ в армии!
Никакого подготовительного периода, нытья и слюней!
Знаю, чем заканчиваются постоянные поблажки себе, любимому.
Соковыжималку и блендер я поставил на кухне. Распакую и приготовлю к использованию завтра.
Есть сегодня больше не буду. Только пить воду. Благо, у меня ещё осталась примерно половина пятилитрового баллона чистой негазированной воды.До завтра хватит.
А сейчас… пожалуй, приму ванну и отправлюсь в следующее путешествие с хен-хаем.
Сгораю от желания узнать всю историю с мечом Белогора и эндорфами до конца.
Сколько за последнее время случилось невероятных событий…
Интересно, отчего такая их высокая концентрация пришлась именно на этот период моей жизни?
Знак какой-то?
По какому-то небесному графику пришло время проверки на прочность?
Или это и есть естественное течение реки времени? Как и обычная река – она, то течёт по равнине, предсказуемо, неторопливо, с ленцой, разливаясь лишь во время паводков и дождей, то на отдельных участках: порогах, горных ущельях, перекатах, сумасшедше несётся вскачь, как испуганный горный баран от снежного барса.
И тут только держись!
Такова, вообще-то, и сама жизнь – то густо, то пусто, как гласит народная поговорка.
С этим ничего не поделаешь…
Чтобы выжить, надо приспосабливаться, развивать интуицию, держать удар.
И учиться чувствовать опасность заранее, набираться жизненного опыта, привыкать выпутываться из очередного, неожиданно свалившегося на тебя цейтнота.
Облачившись
Пароль сработал.
После недолгого путешествия в туннеле пространства-времени я влетел в сознание Белогора и увидел знакомое поле у засеки.
Но на этот раз я не почувствовал того облегчения, которое владело атаманом и его воинами после ухода татарского отряда.
Что-то изменилось.
Подул холодный ветер, и поле с высокими травами заволновалось, как море перед штормом.
Белогор стоял возле коня, опёршись руками о луку седла, и смотрел на низкую чёрно-коричневую мглу, наплывающую из-за горизонта, со склонов холмов, заросших кустарником.
Оставшиеся в живых казаки тоже встали, сбились в плотную группу и, приставив козырьком ладони к глазам, напряжённо глядели вдаль.
Оттуда доносился странный дробный шум.
Я выбрался из сознания атамана, взлетел над группой русских воинов и увидел то, на что смотрели защитники Изюмской сторОжи.
То были не тёмное облако на горизонте и не грохот далёкой грозы.
То надвигалась огромная армия, и раздавался топот копыт неисчислимой конницы.
Татарское войско, как потемневшее море, приливной волной цунами залило все холмы и поляны, затопило распадки и редколесье, и бурным потоком устремилось к центру засеки, где поджидал его никуда не ушедший и сильнопотрёпанный давешний отряд крымцев.
Я чувствовал весь ужас Мэгора, который оказался заложником сложившейся ситуации – хен-хай эндорфы пока так и не смогли телепортировать, хотя продолжали пытаться.
Я чувствовал спокойную обречённость и готовность к близкой смерти со стороны уставших, израненных казаков. Ощущал каждой клеточкой своего, оставшегося где-то очень далеко, тела, как в сознании атамана растёт раскалённой лавой неимоверное желание защитить, прикрыть родную сторону от татарской напасти. Неистово бьётся в нём мысль в поисках выхода, как вольная птица, посаженная в тесную клетку. Бьётся и не находит…
И понимал атаман, что нет на этот раз у него шанса отбиться. Горстка казаков не сможет сдержать этот вражеский вал из тысяч конников.
Но исконное право защитников рубежа – умереть на нём, не пропустить степных волков лютовать на белгородскую землю, пока жив хоть один ратник.
И я понимал, что этим правом воспользуются все изюмцы, иначе покроют они память о себе позором среди родичей.
Это в наших, современных войнах, можно было сдаваться в плен или отступать перед превосходящими силами противника, ссылаться на действующие конвенции, целесообразность или военные договоры, а четыреста лет назад, на московской Руси был только один закон, одно правило – не запятнать свою честь и честь родной земли позором.