Меч и ятаган
Шрифт:
Обойдя пределы небольшого городка, архиепископ вывел паству на открытую площадь в самом сердце Биргу. У границы между полутьмой проулка и озаренной огнями соборной площади Ричард легонько потянул Томаса за рукав, избрав ориентиром сводчатый вход пекарни на углу одной из улиц. Здесь они остановились, полускрытые тенью арки, в то время как мимо струился народ, наводняя площадь многолюдством. Архиепископ взошел на ступени соборной лестницы и повернулся, готовясь начать службу. Ла Валетт со старшими рыцарями встали по бокам, а ниже на ступенях расположилась городская знать.
— Идем, — повлек Баррета Ричард.
— Еще рано. Дождемся, пока мимо пройдут остальные. Не стоит привлекать к себе внимание, направляясь в
Оруженосец кивнул и отступил в тень арки. С улицы не втянулось еще несколько сотен человек; площадь, казалось, была уже полна, но народ все шел и шел. Дети и молодежь взбирались на постаменты статуй, жались к колоннам зданий, выходящих фронтонами на площадь. Архиепископ у входа в собор потеснился, давая место высокому худощавому монаху с тонзурой, угловатое лицо которого обрамляла седая борода. Окинув твердым взглядом площадь, он поднял руку, осекая глухой гомон и молитвы.
— Братья! Внемлите! — обратился он к толпе на французском языке, общепринятом среди тех, кто сражался и жил на Мальте со дня обоснования там Ордена. Высокий голос монаха вольно плыл через площадь. — Братья мои возлюбленные, благословенны мы, пребывающие здесь ныне! Есть среди нас такие, кто скорбит в унынии, осажденный врагами, чья ложная вера и жестокое естество суть не что иное, как порождение сатаны. Да, таковы враги наши, и правильно мы делаем, что страшимся их. Ибо вместо веры и добродетели сердца их преисполнены коварства и похоти, алчности и бездумного низкопоклонства перед деспотом Сулейманом и лжепророком! — Роберт Эболийский приумолк, давая своим словам осесть. — Такова она, низменная сущность нашего врага. И потому он недостоин победы, и не восторжествовать ему никогда! Бог милостив к добрым и благочестивым; тем, кто сознает свои грехи и кается в них свободно и открыто пред любящим ликом Господа. И познают они любовь Его и защиту Его через тяготы и радости жизни… Мы, немногие праведные, немногие избранные, удостоились великой чести. Именно нам, и никому иному, выпало сражаться в величайшей битве между светом христианства и мраком магометанского безбожия. На нас сошлось клином великое испытание века сего, и лишь полная преданность своему делу может обеспечить нам победу. Настанет день, и весь христианский мир будет взирать на наш великий подвиг в изумлении, и каждый из вас прижмет к сердцу неоценимое сокровище осознания, что вы были здесь, подле Великого магистра, участвуя в битве всех битв, сражении всех сражений. Есть короли и королевы в Европе, кто будет гореть стыдом и клясть себя, что не мог быть там, где стоите нынче вы. Так кто из вас, — простер руки брат Роберт, — запятнает себя хотя бы мыслью, что хотел бы в данную минуту поменяться местами с тем недостойным, богоотступным королем или королевой? Кто?!
Слова эхом разносились по площади; ни единая рука, ни даже голос не смел возвыситься против риторики такой силы или же просто из страха осрамиться в глазах своих собратьев. Озирая людей на ступенях возле проповедника, Томас внезапно остановил взгляд на фигуре, стоящей в ореоле факела. Женщина. Несмотря на скрывающую волосы вуаль, лицо ее было ясно различимо. У Томаса обмерло сердце. Он ступил на полшага вперед.
— В чем дело? — жестко спросил Ричард. — Что случилось?
— Мария, — указал Томас. — Вон там.
Стояла она рядом с мужчиной в рыцарском плаще. Черты его лица были скрыты наклоном головы, но та близость, в какой он стоял возле Марии, указывала, что они меж собой не чужие.
— Я должен с ней поговорить.
— Нет! — Ричард яростно стиснул ему руку. — Не сейчас. У нас ответственное задание.
Взгляд Томаса был прикован к Марии; сердце в груди билось птицей в клетке.
— К ней вы сегодня идти не можете, — шипел эсквайр. — Это у нас единственный шанс найти то, за чем мы сюда ехали.
— Я
— Ну так она никуда не денется — ни сегодня, ни завтра. А вот наш шанс добыть документ — наверняка да. Сэр, будьте сильны. Оставьте меня сейчас, и это может отозваться гибелью тысяч людей в Англии.
Томас разрывался между совестью и зовом сердца.
— Я не знаю, что в этом предмете твоего поиска, но знаю наверняка, что мне нужно поговорить с Марией.
— Вы и поговорите. Клянусь вам, что сделаю все, чтобы разговор этот состоялся, — в отчаянном порыве сказал Ричард. — А теперь идемте, сию же минуту. Иначе будет поздно.
Баррет по-прежнему вглядывался через площадь. Мужчина поднял голову, и свет ближайшего факела отчетливо осветил его черты: Оливер Стокли. Наклонив голову, он пошептал Марии что-то, вызвавшее у нее улыбку, словно она пыталась его приободрить.
Захлестнувшие Томаса чувства метались сумеречным вихрем. Все предшествующие встречи и события связались в узор закономерности, и совсем еще недавняя надежда переплавилась в прилив гнева с горьким оттенком предательства.
— Сэр Томас. Идемте. Иначе все пойдет прахом.
Рыцарь дал вывести себя из арки в темную пустую улицу, и вскоре Мария, а вместе с ней и Стокли, и проповедник, и его зачарованная паства канули из виду. С легким цоканьем звучали по булыжнику шаги, а вслед взывал голос Роберта Эболийского:
— И молите все о прощении, или гореть вам в пламени адском…
Глава 30
Они пробирались по притихшим темным улицам, где сейчас бродили только кошки, свободные от необходимости оглядываться на собак: как бы не сцапали. Ничего, дойдет дело и до кошек, если осада затянется и начнется жестко урезаться пищевой рацион. На подходе к каналу, отделяющему Биргу от форта, земля пошла под уклоном вверх. Это был беднейший квартал города, где в двухэтажных лачугах обитали рыбаки: наверху жилье, внизу помещение для сушки и хранения сетей; здесь же солилась на зиму рыба. Проулок впереди выводил на выровненный, посыпанный гравием плац для строевых упражнений гарнизона. Дальше подъемный мост вел в форт. На входе в ворота виднелся лишь один часовой с копьем; от усталости голова его никла вперед. На башнях караульных тоже было всего ничего; все они смотрели через бухту на три стороны света.
— Пора приготовиться, — тихо сказал Ричард, когда они, сгорбясь, присели возле последнего из рыбацких домиков. Оба сняли башмаки и подняли капюшоны плащей. Ричард полез в надетую под плащом сумку и извлек из нее два куска отбеленной веревки, которые они повязали себе вокруг пояса на манер странствующих монахов. Затем со дна сумы достал кожаную, налитую свинцом дубинку, которую тайно вез у себя в багаже от самой Англии. Продев в ее петлю руку, сделал несколько пробных взмахов, чтобы ощутить вес и вспомнить, как лежит оружие в руке. — Готовы? — Он поглядел на Томаса.
— Готов настолько, насколько вообще можно быть готовым к подобным делам.
Ричард в сумраке сверкнул улыбкой.
— А вот я на такие дела как раз и натаскивался. Доверьтесь мне, следуйте моим указаниям, и все будет прекрасно.
Они встали и с Ричардом во главе двинулись через площадку. Эта смена ролей несколько выбивала из колеи, но чувствовалось, что юноше в самом деле лучше довериться. Он больше не разыгрывал из себя эсквайра, опять став тем, кем был на самом деле: одним из лазутчиков Уолсингема, сведущих в темном искусстве интриг и подвохов. Здесь канонада гремела куда слышнее, чем в городе: видно было, как на гребне выше Святого Эльма рвется из жерл огонь пушек, ярко взблескивая при каждом очередном выстреле.