Меч и ятаган
Шрифт:
— Интересно, чем?
— Уже тем, что я сейчас сижу здесь перед тобой. И тем, что тебе не приходится тиранить свою совесть больше, чем ты ее уже истерзал.
Слова кололи в самое сердце. Томас опустил взгляд на свои сцепленные у живота ладони. Возникшая тишина тянулась мучительно, а в памяти отчего-то ожила та теплая мальтийская ночь, когда они сидели, приникнув друг к другу.
— Я отдал бы все на свете, — снова заговорил Томас, — лишь бы то время для нас вернулось и я мог исправить то незаслуженное страдание, которому тебя подверг.
— Оставь прошлое в покое. Тому времени уже не
Он резко поднял голову.
— Тогда что, что мне сделать, чтобы исправить былое? Скажи!
— Исправлять что-либо уже поздно, Томас, — с кроткой печалью произнесла Мария. — Нам остается лишь жить, как жили.
Он судорожно сглотнул.
— Я понимаю. И не смею больше тебе досаждать.
Встать со скамьи ему помешала ее ладонь: небольшая, но неожиданно властная, она удержала его за предплечье.
— Ты так быстро сдаешься? Что случилось с тем бесстрашным рыцарем, которого я когда-то знала?
— Что толку оставаться, — с горькой запальчивостью выдохнул Томас, — когда в твоем сердце нет любви ко мне?
— Так уж и нет? — Подавшись ближе, Мария нежным поцелуем притронулась к его губам, после чего отстранилась с мимолетной улыбкой. — Как ты можешь в этом сомневаться?
В груди теплой волной взбухали радость и облегчение. Губы Томаса расцвели непроизвольной улыбкой, а сам он приподнялся, норовя подсесть ближе.
Глаза Марии обеспокоенно расширились.
— А ну, — она чутко приподняла руку. — Оставайся-ка там.
— Но…
— Оставайся там, говорю. В самом деле, Томас, ради любви, которая у тебя есть ко мне, и любви, которую все еще испытываю к тебе я, держись на расстоянии. Умоляю.
Он неловко сел, смущенный и взволнованный.
— Мария, ты для меня все. Сколько времени прошло с той поры, как я держал тебя в объятиях, — целая жизнь. Ну пожалуйста, прошу тебя.
— Вот именно, — печально улыбнулась она. — Как ты сам сейчас сказал: целая жизнь, с тех самых пор у каждого своя. Ты жил у себя в Англии. Ходил, я слышала, походами по Европе. Несомненно, жизнь, полная разнообразных приключений.
— Без тебя она была пуста.
— Но ведь, так или иначе, жизнь. А я, как могла, обустраивала свою. С той поры, как заставила себя смириться с мыслью, что больше никогда тебя не увижу. — Мария притихла, и улыбка сошла с ее лица. — Два года минуло, прежде чем я вновь пробудилась к жизни. И все это время обо мне заботился Оливер. У него нежная душа, Томас, несмотря на то что он рыцарь. И он добрый человек. Я знала, что он любит меня, и сама относилась к нему с приязнью… более чем. Так что мы с ним поженились — разумеется, тайно. Орден закрывает глаза на многое, но не на все, как в этом убедились мы с тобой. И вот с той поры я его жена. Я даже научилась быть счастливой. — Невесело усмехнувшись, она пронизывающе взглянула на Томаса. — И тут вдруг в мою жизнь возвращаешься ты, врываешься подобно… шторму, урагану в моем сердце. Я не лгу. Первым же моим безотчетным желанием было кинуться к тебе в объятия, расцеловать. Я б так и поступила, дождись я тогда тебя в часовне. Но у меня оказалось время на раздумья. Время все взвесить, поразмыслить. В том числе и о том, какой удар это будет для Оливера. И что такого блаженного счастья, какое мы с тобой когда-то
— Почему? — с мучительным напряжением спросил Томас. Каждое произнесенное ею слово было словно жернов на шею.
— Мы живем под тенью турецкого ятагана, любовь моя. И та жизнь, что мне осталась, уж Бог весть сколько… Словом, я не хочу, чтобы она оказалась запятнана горем и страданием. Я этого не вынесу. Как, наверное, и ты, Томас, если ты честен хотя бы с самим собой. — Она умоляюще на него посмотрела. — Ты ведь знаешь, что я права.
Он яростно мотнул головой.
— Так не должно быть.
Постылая ложь, опаляющая сердце уже в тот момент, как он ее произнес. Этой ночью с отрядом обреченных он уходит в Сент-Эльмо и обратно уже не вернется. Остались считаные часы, за которые дай Бог хотя бы примириться с Марией. Так зачем же распалять им обоим чувства ложными посулами будущего, которому не бывать? Она выжидательно, во все глаза на него смотрела. И он кивнул, медленно-премедленно.
— Спасибо тебе, Томас. — Глаза ее были влажны от слез. Женщина чуть придвинулась и, протянув руку, взяла его ладонь. От прикосновения ее кожи по телу прошел жаркий трепет. — А теперь давай поговорим. Без злобы, без горечи. Есть то, о чем ты должен знать.
— А я знаю. Об участи нашего ребенка мне стало известно от Оливера.
— Участи? — В глазах Марии мелькнуло удивление.
— Что он умер в младенчестве.
Мария нахмурилась, глаза ее рассерженно заблестели.
— Он так сказал?
— Да.
— Сказал, что наш сын умер?
— Именно.
— Но он жив! — воскликнула она растерянно. — Жив и здоров, успокойся. Растить его я не могла: не разрешалось. Первые годы жизни мы растили его втайне, а Ордену Оливер сказал, что ребенок умер вскоре после рождения. Мы выдавали его за сынишку одной из наших служанок. Но потом нас предали, обман раскрылся. И его должны были от меня забрать.
— Забрать? Кто?
— Рыцари. Орден собирался услать нашего мальчика куда-то туда, где от него не будет вестей. Чтобы он, видите ли, не пятнал орденскую честь. И я бросилась упрашивать Оливера. На коленях молила, и он обещал что-нибудь предпринять.
— Что именно?
— Малыша отправили в Англию, на воспитание к одному из кузенов Оливера. С той поры я моего мальчика не видела. Но время от времени о нем приходили весточки. Что он вырос прекрасным юношей. Ну-ка, подожди…
Мария проворно поднялась и заспешила к дому. Вскоре, румяная от волнения, она возвратилась, села и вытянула руку. На раскрытой ладони лежал миниатюрный медальон с изящной серебряной цепочкой. Она раскрыла его и с теплой улыбкой стала глядеть на портретик внутри. Затем протянула медальон Томасу.
— Это мне прислали, когда ему исполнилось уже шестнадцать, — с горделиво блестящими глазами поведала она. — Вот он, наш с тобой сын. Наш Рикардо.
С сумрачным предчувствием Томас принял медальон и впился взглядом в портрет. Знакомые черты. Здесь он был, безусловно, моложе, с мягкими волнистыми локонами, определенно от матери. Теперь волосы, понятно, подстрижены и приглажены, но эти темно-карие глаза, смугловатая кожа, легкая скуластость, тонкость черт… Так вот каким он был. И каким стал.