Меч императора Нерона

Иманов Михаил Алиевич

— Я император Рима! — произнес он в наступившей тишине, с каменным лицом, даже, кажется, не пошевелив губами.— Я император Рима,— повторил он, чуть возвысив голос, и вдруг спросил, подняв руку и указывая на Агриппину пальцем: — А ты кто, женщина?

— Я твоя мать! — заявила Агриппина, гордо вскинув голову, но Сенеке почудилось, что в голосе ее не было достаточной уверенности.

Словно в подтверждение этому Нерон спросил:

— Ты уверена?! — И добавил, так как она промолчала: — Я не уверен. Уйди!

И тут случилось невероятное: не сводя глаз с сына, Агриппина стала отступать

и, ткнувшись спиной в дверь, вышла. Губы Нерона раздвинулись в нехорошей улыбке, и в единое мгновение Сенека понял, что Агриппина обречена. Он замер.

Глава пятая

Тогда же Сенека почувствовал, что это начало конца. Трудно было предположить, может ли его что-то спасти или не может. Агриппина имела власть над Нероном только до тех пор, пока он ей это позволял. Настало время, когда он не позволил, и возвращения к прежнему положению быть не могло. Это обстоятельство Сенека осознавал вполне, и строить иллюзии на сей счет было и бессмысленно, и опасно. Вопрос состоял в том, что же делать теперь ему самому.

Он не впервые в жизни вставал на сторону сильного и не считал это предательством. Более всего в жизни он доверял не чувствам, а здравому смыслу, следовательно, и сейчас ему необходимо было поступить здраво.

Нерон победил, и он встанет на сторону Нерона. Пока еще он имеет влияние на императора. Другое дело, сколь долго он будет иметь это влияние и насколько оно окажется сильным.

Встать на сторону Нерона значило выступить против Агриппины. Но он не хотел выступать против нее: не потому, что до сих пор еще любил, а потому, что понимал: после нее настанет его очередь — Нерон пойдет до конца, и Сенеке вряд ли удастся выйти из игры. Значит, чем дольше продержится Агриппина, тем дольше продержится и сам Сенека. По крайней мере, это выигрыш во времени. Правда, говорить о выигрыше во времени, когда тебе шестьдесят пять лет, несколько опрометчиво, но все же.

В последнее время, после того памятного разговора матери с сыном, Сенека избегал встреч с Агриппиной. Он видел, что так же поступает и Афраний Бурр. Значит, все правильно и Бурр мыслит в том же направлении, что и он, Сенека.

Однажды Нерон позвал его к себе и, глядя в окно и стоя спиной к Сенеке — при важном разговоре он всегда старался избегать глаз собеседника,— сказал:

— Тебе известно, мой Луций, что мать готовит против меня заговор? Или ты скажешь, что тебе ничего не известно?

Спросил он это почти будничным голосом, почти лениво, но Сенека понял — от ответа зависит его собственная судьба и выговорил как можно спокойнее:

— Да, император, мне это хорошо известно.

Нерон не ожидал ничего подобного. Сенека видел,

как дрогнули его плечи. Медленно повернувшись и прищурившись (Нерон был близорук), он недоуменно посмотрел на собеседника и произнес с запинкой:

— В-о-т как? Почему же ты не предупредил меня?

— Я посчитал, что еще не время беспокоить тебя этим,— с поклоном сказал Сенека.— Пока это только разговоры, и мне не хотелось раньше времени бросать тень на мать императора.

— Бросать тень на мать императора,— недовольно проговорил Нерон и поманил

Сенеку ленивым движением руки.— Встань к свету, я хочу лучше видеть тебя.

Сенека подошел. Нерон, приблизившись к нему, внимательно, словно тот был статуей, смотрел на его лицо. И вдруг, отступив на шаг и театрально подняв правую руку, прочитал по-гречески из своего любимого Гомера:

(Третий был с ними глашатай) и сведать послал их... Двух расторопнейших самых товарищей наших я выбрал.

Некоторое время он оставался в этой позе, красуясь перед единственным зрителем, и Сенека счел за лучшее изобразить на лице некое подобие восторга. Нерон милостиво улыбнулся и опустил руку.

— Ну как? — спросил он.

— У меня нет слов! — Сенека развел руки в стороны и чуть склонил голову набок.

— Я спрашиваю о другом,— уточнил Нерон, опустив глаза.

— Прости, если я не сумел понять,— быстро сказал Сенека,— но твоя декламация...— Он сделал паузу, как бы подбирая лучшее определение, а на самом деле ожидая, чтобы Нерон перебил его.

Так и случилось. Нерон сделал протестующий жест и проговорил, не поднимая глаз:

— Оставим это. Ты понял, что я имел в виду, сказав: «Двух расторопнейших самых товарищей наших я выбрал»?

— Я не смею,— поклонился Сенека.

— Говори! — подняв наконец глаза и величественно откинув голову, приказал император.

— Я не смею думать,— повторил Сенека,— что ты имел в виду меня и...

— И кого еще?

— Афрания Бурра,— сказал Сенека на выдохе, словно ему трудно было произнести это имя.

Нерон снова с прищуром посмотрел на него и, чуть помедлив, кивнул:

— Ты правильно меня понял, мой Луций. Я считаю тебя и Афрания своими первыми друзьями. Но тебя, конечно, наипервейшим,— добавил он, подняв вверх указательный палец.— Ты знаешь, я всегда был примерным сыном и никто не мог бы упрекнуть меня в непочтительности к матери. Разве это не так?

— Это так, император,— с медленным кивком подтвердил Сенека,— Никто не может упрекнуть.

— Вот видишь, ты сам говоришь,— сказал Нерон так, будто это Сенека уверил его, что он всегда почитал мать и что упрекать его не в чем.— Но сейчас я не принадлежу себе и не могу быть просто сыном.

— Ты принадлежишь Риму,— заметил Сенека, но тут же подумал, что его слова прозвучали двусмысленно, и добавил: — И Рим принадлежит тебе.

Нерон удовлетворенно кивнул и вдруг сказал совсем другим тоном, хитро подмигнув собеседнику:

— Знаешь, иногда мне хочется изнасиловать Рим как непорочную весталку. Или ты считаешь, что мой Рим скорее площадная девка, чем весталка?

— Я полагаю, что твой Рим многолик,— уклончиво ответил Сенека.

— Может быть,— задумчиво проговорил Нерон, словно решая про себя, на кого же больше похож его Рим.— Но вернемся к моей матери. Значит, ты считаешь, что она готовит заговор? Но в этом случае я не могу вести себя как почтительный сын. Ведь я император, а власть императора священна. Ты думаешь иначе?