Меч императора Нерона
Шрифт:
Теренций сделал несколько торопливых шагов назад, а Никий, кивнув Онисиму, подошел к стене.
— Теперь слушай, что я тебе скажу,— произнес он властным, неожиданным для самого себя тоном.— Учитель Павел говорил со мной, прежде чем направить в Рим. Он направил меня сюда не для того, чтобы служить Нерону. Или ты думаешь по-другому?
— Нет,— глухо отозвался Онисим и тут же торопливо добавил: — Я не знаю.
— Так вот знай,— подавшись вперед, чуть прищурив глаза и выпятив нижнюю губу, как бы подражая Нерону (хотя все это вышло неосознанно), сказал Никий,— учитель Павел направил меня сюда не для того, чтобы
— Но Павел...— начал было Онисим, но под взглядом Никия тут же поправился: — Но учитель Павел... Он в тюрьме.
— А тебе известно, что он сам желал этого?!
— Да.
— Почему он желал этого, скажи?!
— Не знаю,— пожал плечами Онисим (и тон, и голос его, да и поза тоже выдавали явную нерешительность, которую он и не думал сейчас скрывать).
— Не знаешь! — с угрозой произнес Никий.— И я не знаю. Он сказал во время нашего последнего разговора, что пойдет в тюрьму, но я не посмел его спрашивать почему. (Павел не говорил Никию этого, так ему рассказал Симон из Эдессы, но сейчас было правильнее сказать, что он слышал это сам из уст учителя.) Я не посмел его спрашивать, почему он это делает,— продолжал Никий,— ведь он учитель, великий учитель, а я всего-навсего... Я не смею стирать пыль с его сандалий, вот что. Ты понимаешь меня, Онисим? Ты правильно меня понимаешь?
Онисим не ответил, а только, взглянув на Никия, удрученно вздохнул и снова опустил глаза.
Никий выдержал паузу, мельком глянул на стоявшего невдалеке Теренция и спросил:
— У тебя есть люди, здесь, в Риме? Они надежны?
— Да, они надежны,— кивнул Онисим,— я не раз имел возможность убедиться...
— Хорошо,— прервал его Никий.— Сколько их?
— Четырнадцать.
— Немного,— медленно выговорил Никий и снова спросил: — Их отбирал сам учитель Петр?
— Нет,— помотал головой Онисим,— я их отбирал.
— Значит, говоришь, они надежны?
— Да, надежны,— быстро ответил Онисим.— И каждый стоит троих.
— Кого троих? — усмехнулся Никий.— Здешних плебеев или преторианских гвардейцев Афрания Бурра?
— Я имел в виду солдат,— осторожно произнес Онисим.
— Хорошо. Будем считать, что ты не ошибаешься. Теперь слушай внимательно. Мне нужен ты и твои люди. Мне надо убрать кое-кого из окружения императора, прежде чем взяться за него самого. Послезавтра я отплываю в Байи, сопровождаю Агриппину, мать Нерона.
— Проклятая! — как бы про себя вскричал Онисим.
— Она может не добраться до места назначения,— продолжал Никий, как бы ничего не услышав (при этих словах Онисим вскинул на него удивленный и радостный взгляд).— Когда я вернусь, я разыщу тебя через Симона. Будь наготове и не дай обнаружить себя и своих людей, что бы ни произошло. Ты слышишь меня — что бы ни произошло! Ты понял?
— Да, но...
— Что бы ни произошло! — прервал его возражения Никий, и Онисим не посмел продолжать.— А теперь проводи меня.
И, больше ничего не добавив и махнув рукой Теренцию, Никий быстрым шагом направился в сторону императорского дворца. Теренций держался сзади за Никием, а Онисим сопровождал их, двигаясь в отдалении. Когда они вышли на освещенные улицы, Никий сделал знак Онисиму, чтобы тот
— Спрячь оружие,— сказал он Теренцию и, когда тот торопливо запахнул плащ, спросил: — Неужели ты действительно смог бы убить этого Онисима, если бы...— Он не договорил и, чуть пригнувшись, заглянул в лицо слуги.
Теренций смущенно молчал.
— Что же ты, отвечай! — улыбнувшись, проговорил Никий.— Неужели бы решился?
— Я отдам за тебя жизнь,— едва слышно произнес Теренций.
«Вот как!» — подумал Никий, но так ничего и не сказал, только ласково дотронулся до плеча слуги, дрогнувшего под его рукой.
Глава десятая
Нерон сам приехал попрощаться с матерью. Никий не слышал их разговора, они оставались в комнате наедине в течение получаса. Он увидел их, когда они в сопровождении Афрания Бурра вышли на площадку перед парадным входом дома Агриппины. Одной рукой император нежно обнимал мать за плечи, а другой приветствовал собравшуюся тут же толпу, оттесняемую преторианскими гвардейцами. Из толпы слышались выкрики: «Да здравствует император!», «Да здравствует Агриппина!». Толпа подхватывала выкрики радостным воем. Судя по тому, что здравицы выкрикивались очень похожими голосами, можно было предположить, что это делали специально нанятые люди. Но, как бы там ни было, толпа радостно подхватывала их — Агриппину любили в Риме.
Мать и сын спустились по лестнице, Нерон обнял ее и нежно поцеловал. Агриппина казалась несколько скованной, и улыбка ее (этого, возможно, и нельзя было заметить издалека, но Никий стоял рядом) выглядела застывшей. Она села на носилки, сын приветственно поднял руку, нежно улыбаясь. Сквозь просвет занавесок Никий увидел, какие же грустные у нее глаза. У него щемило сердце, когда он, сев в седло, вместе с отрядом преторианцев, сопровождавшим носилки и бесцеремонно расталкивающим толпу, ехал к пристани.
Кальпурний встретил их у мостков — в этот раз он был аккуратно причесан и в чистой одежде. Он радостно улыбался Агриппине и преданно поглядывал на Никия. Агриппина со служанкой удалились в свою каюту, Никий дал знак Кальпурнию, и тот громовым голосом стал отдавать приказания матросам, забегавшим по палубе взад и вперед. Приказав позвать его, если Агриппина пожелает его видеть, Никий ушел к себе и лег, задернув занавески и бессмысленно глядя в потолок. Он заставлял себя думать, что Агриппина все равно обречена и никакой его вины в ее смерти быть не может. Потом он стал вспоминать все те злодеяния, которые совершались, пока Нерон был еще юношей, а она фактически правила Римом. Злодеяний было не меньше, чем теперь, и в отношении его братьев-христиан тоже. Так что жалеть Агриппину казалось грешно и несправедливо, но, несмотря на все эти веские доводы, он не мог себя пересилить и жалел.
Агриппина нравилась ему, и он не мог понять почему. Было в ней что-то сильное, мужское и одновременно нежное, беззащитное. Он даже подумал, что мог бы жить с Агриппиной как с женой, и ему стали представляться сладкие картины их любви. Он гнал от себя эти видения, но они упорно возникали перед его воспаленным взором, делаясь все откровеннее, все бесстыднее.
Он не сразу услышал звук за дверью — кто-то осторожно скреб по дереву.
— Кто? — отрывисто спросил Никий, приподнявшись на локтях.