Меч ислама
Шрифт:
Просперо, уже стоящий там, где еще мгновение назад был надсмотрщик, изо всех сил навалился на руль.
– А теперь гребите, ребята! – воскликнул он. – Гребите к свободе. И гните спины так, как еще никогда не гнули. За нами будет погоня, и если они сумеют нас схватить, то всем нам гореть в аду. Налегайте, ребята!
В дальнейших объяснениях не было нужды. Послышался неуверенный смешок, а потом все шестеро гребцов принялись в один голос браниться по-испански. И тут же они как одержимые навалились на весла, а Просперо крепко вцепился в руль.
Из воды раздались проклятия надсмотрщика, перемежавшиеся воплями о помощи. В ответ он получил лишь насмешки
– Вот теперь и поработай своим кнутом, сукин сын!
– Плыви, плыви, падаль!
– Чтоб ты потонул и был проклят, ублюдок!
Так продолжалось до тех пор, пока пловец еще мог их слышать. Лодка держала курс в открытое море.
Просперо бросил взгляд через плечо. По палубе «Моры» судорожно метались огоньки факелов.
Глава VIII
Город смерти
Всю ночь напролет эти воодушевленные надеждой люди гребли так, как никогда не гребли под ударами кнута.
Примерно в миле от берега Просперо повернул баркас на запад и повел его вдоль береговой линии. Его целью была Генуя. Он отнюдь не преуменьшал опасностей, подстерегающих их в пути и на месте назначения. Но у него не было выбора: он не смог бы обойтись без помощи генуэзских друзей. На отобранной у Ломеллино портупее, кроме меча и кинжала, висел еще и мешочек, в котором Просперо нашел золотую шкатулку для сладостей, тетрадь и шесть дукатов. Они-то потребуются ему сразу. Он хотел попробовать присоединиться к принцу Оранскому, идущему во Флоренцию, а заодно повидать свою матушку.
Гребцы так усердствовали, что уже на заре баркас подходил к заливу, где в складках холмистого берега прятался Леванто. Море за кормой, окрашенное на востоке багрянцем рассвета, было чистым. Никаких признаков погони.
Они причалили в Леванто. Просперо сошел на берег и зашагал в просыпающуюся деревню. Он разбудил еще дремавших хозяев таверны и лавки, и, когда вернулся к баркасу, его сопровождал мальчик-носильщик, нагруженный хлебом, флягами с вином и полудюжиной рубах и шапок для людей, чья одежда состояла лишь из холщовых кальсон. Он нес также пару пил, которыми Просперо собирался распилить кандалы на ногах гребцов.
Когда баркас покинул залив и огибал мыс, один из гребцов с тревогой показал за корму. На горизонте появился парус. Усиливающийся утренний бриз подгонял галеру, идущую следом, точно в кильватере.
Несомненно, погоню за ними выслали по всем направлениям. Это вполне мог быть один из кораблей преследователей.
Просперо, обрадовавшись бризу, приказал поднять треугольный парус. Ветер легко гнал баркас, а усталые люди ели, пили и освобождались от кандалов.
Когда они сделали все это, то были уже против деревни Бонассола, расположившейся над бухтой и сиявшей белизной домов на фоне серо-зеленых оливковых деревьев.
Их быстро догоняла галера, она была уже милях в трех за кормой. Меньше чем через час их настигнут. Если это погоня, а такое не исключено, это был бы конец. Рабов запорют до смерти. Что касается самого Просперо, то даже влияние дель Васто не спасет его.
– Мы должны повернуть к берегу, – решил Просперо, ко всеобщему облегчению.
На золотом пляже у Бонассолы он разделил свои скудные средства по полдуката на каждого, получив в ответ благодарность и благословения. Когда, облобызав его руки, гребцы разошлись, он в одиночестве поднялся в деревню. Там он нанял мула и проехал на нем миль двадцать вдоль побережья до самого Кьявари, где сменил мула на почтовую лошадь. С наступлением сумерек он был уже под стенами Генуи.
Звон
– Ты что, не слышал колокола? – проворчал один из них и, не дожидаясь ответа, потащился дальше.
Часовой, отдыхавший на ступенях караульного дома, без любопытства посмотрел на Просперо. Никто не окликнул его. В то время как вся Италия была объята огнем войны, здесь, в Генуе, казалось, вообще о ней не знали.
Просперо ехал по Виа-Джулья, мимо Сан-Доминико, по Кампетто, потом – по суживающимся улочкам, карабкающимся вверх к Сан-Сиро, где жил Сципион де Фиески, на которого он сейчас рассчитывал. По мере продвижения его охватывало гнетущее ощущение чего-то неестественного в городе, практически парализованном и безжизненном. Ощущение это возникло не только из-за безлюдности улиц, но еще и потому, что те, кого он встречал, двигались с поспешностью диких животных, стремящихся поскорее укрыться от врага. В этот теплый летний вечер на улице не было ни прохожих, ни гуляк, ни праздных компаний. Эхо от копыт его лошади лишь делало заметнее могильную тишину города. Наступающую темноту немного развеяли огни загоревшихся окошек и свет, лившийся из гостеприимно распахнутых дверей. Даже гостиницы казались вымершими, кроме одной, что у Сан-Доминико. Слепящий свет ее окон и буйное веселье выплескивались на черную пустую улицу. По крайней мере, здесь были живые и веселые люди, хотя Просперо показалось, что ликование их несколько чрезмерно. Шум резал его обострившийся слух и действовал на нервы, что, конечно, объяснялось общим состоянием романтической души Просперо. В этом веселье было что-то святотатственное. Просперо мысленно уподобил его хохоту упырей в покойницкой. И в этом он оказался существенно ближе к истине, чем смел предполагать.
Он выехал на площадь Кампетто, где все было тихо. Лошадь под ним внезапно приостановилась и свернула, чтобы обойти распростертое на земле тело человека. Просперо натянул поводья, спешился и наклонился над ним. Убедившись, что лежавший уже окоченел, он выпрямился.
Через площадь быстро шел человек. Единственное живое существо в поле зрения.
– Послушайте, – позвал его Просперо, – здесь лежит мертвый.
Прохожий даже не повернулся.
– Он пролежит теперь до утра, – отозвался он и загадочно добавил: – Они уже ушли.
Просперо этот ответ показался скорее бессмысленным, чем циничным. Он задумчиво смотрел вслед быстро удалявшемуся прохожему. Неужели при французском правительстве улицы не патрулируются? Потом ему пришло в голову, что, разбудив сейчас весь квартал, он не сможет уйти от расспросов. А этого ему совсем не хотелось. Поэтому он снова сел на лошадь и продолжил путь.
Наконец он добрался до дворца Фиески на Сан-Сиро. Тот был погружен в темноту, а широкие, обычно распахнутые двери сейчас были наглухо закрыты. Просперо поднял камень и стал колотить им в дверь, но ответило ему лишь эхо. Подождав несколько минут, он вновь постучал, и наконец внутри послышались шаркающие шаги. Лязг открываемого запора прозвучал в тишине как выстрел, и в большой двери открылась дверца поменьше. Лицо Просперо осветили фонарем, и послышался надтреснутый старческий голос: