Меч истины
Шрифт:
– Врать Мечам Истины? Лугий, такой дурак не может быть преуспевающим торговцем. Физиологически.
Иногда он такие слова вставляет, что мне хочется его убить. Потому что я тоже не люблю быть дураком!
*
Наш корабль отправлялся через день, так что оставалось только сидеть под навесом всё в той же забегаловке и глядеть на нестерпимо синее море. И потягивать дешёвое вино, пока в голове не зашумит. Жарко в Константинополе. Визарий говорит, что на западном берегу Понта прохладнее. Там зимой даже снег бывает. И зима стоит месяца три. Ага, его бы в нашу Галлию! Чтобы зиму увидел.
– И что хорошего у тебя дома?
Изумлённо смотрит своими всегда печальными глазами. Мне нравится его дразнить.
– Имей в виду, под одной крышей не уживаются лучший друг, жена-красавица и паскудник Лугий! Не хочется наградить тебя рогами за доброту.
– Рогами? Хм, в устах галла звучит привлекательно. Помнится, кто-то из ваших богов…
– Размечтался!
Его интересно дразнить. До того момента, пока он не принимается дразнить тебя.
– А как уживаются под одной крышей лучший друг, паскудник Лугий и хромой нубиец? Правда, я на нём не женат.
– Тьфу! И придумаешь тоже!
– Честно-честно! А ещё есть собака. Если, конечно, не умерла от старости, - он ощутимо грустнеет.
– Небольшой огород, но этим увлекается Томба. Море за оградой. Тополя. И очень много ценных свитков, я даже не все успел прочесть.
Мой дружок грамотей. В каждом маломальском городе он нюхом находит книготорговца. У него и сейчас в мешке четыре книжки и три цисты . Никогда не понимал, но для Визария это любимое развлечение. Сейчас вот тоже уткнулся в какой-то бесконечный пергамент.
– Что интересного ты там находишь?
– А ты послушай, это нас напрямую касается: «…если человек отдаётся любви к учению, стремится к истинно разумному и упражняет соответствующую потребность души перед всеми прочими, он, прикоснувшись к истине, обретает бессмертные и божественные мысли, а значит, обладает бессмертием в такой полноте, в какой его может вместить человеческая природа».
– Это не про меня. Я латинской грамоты не разумею.
– Речь не только о грамоте. Ты не задумывался, что наш дар сродни бессмертию? Странному бессмертию, должен признаться, я сам ещё всего не понял до конца. Это писал Платон – древний афинский мудрец. В его время люди больше помнили о своих корнях, хотя и тогда уже много было забыто. Сейчас греческих философов в Империи не слишком жалуют, потому что «новые эллины» ищут опоры в старых мифах, олимпийских богах и трудах древних. Но это всё политика, а она никогда не была в ладах с разумом. Рим же верит только в то, что ему выгодно. Сейчас выгодно христианство, а оно не приветствует излишнюю любознательность. И мы начинаем забывать то знание, которое сберегалось веками. Слушай: «…между тем у вас и у прочих народов всякий раз, как только успеет выработаться письменность и всё прочее, что необходимо для городской жизни, вновь и вновь в урочное время с небес низвергаются потоки, словно мор, оставляя из всех вас лишь неграмотных и неучёных. И вы снова начинаете всё сначала, словно только что родились, ничего не зная о том, что совершалось в древние времена в нашей стране или у вас самих».
– Ладно, это здорово, но какое отношение…
– Прямое. Ты не раз приставал ко мне с вопросом: какому богу мы служим? Платон написал об этом. Сейчас… -
От порта к термополию идёт вчерашний привратник и крутит головой.
– Кого он разыскивает, как думаешь, Визарий?
– Думаю, Филандр так и не помирился с германцем.
– Но, кажется, помирился с головой! Как ты будешь уговаривать германца?
– Попробую уговорить ювелира выполнить его требования. И дать золота в придачу.
– У-у!
Раб, и впрямь, направляется к нам.
– Ты меня ищешь, человек Филандра?
– Тебя, почтенный, если ты и есть Меч Истины.
Визарий, вздохнув, складывает свитки и молча подхватывает свой роскошный меч.
Оказалось, впрочем, что звал нас не Филандр. В атриуме стоял вчерашний мальчик, и лицо у него было белое.
– Я знаю, уважаемые, что отец вчера поссорился с вами. Он был неправ. Но, может, вы согласитесь…- он не смог договорить.
– Что с отцом? – коротко спрашивает Меч Истины.
– Тебе лучше на это самому посмотреть, - говорит сын ювелира.
Идём смотреть. В андрон - на мужскую половину.
– У отца есть кабинет, где он делает секретную работу. Ту, о которой заказчики просят молчать. Вчера, кажется, опять была такая работа. Отец не велел беспокоить его до заката. А потом…- мальчик нервно сглатывает, словно пытается побороть тошноту. И открывает дверь секретного кабинета.
Теперь тошноту приходится давить уже мне. Нет, я такое видел. В лесу. Но это зрелище в доме греческого ювелира, посреди Константинополя…
Филандр лежит на полу в луже собственной крови. С разорванным горлом и изгрызенным лицом. Судя по запаху, лежит почти сутки. Значит, его убили, едва только мы ушли.
– Собака? – очень тихо спрашивает Визарий.
Потом качает головой, и мы оба склоняемся над следом. Очень отчётливым кровавым следом гораздо крупнее собачьего. Этот след никуда не ведёт. То есть, продолжения нет. Вообще. За порогом мозаики пола чисты.
– Расспросили слуг? Кто убирал здесь?
Юноша качает головой:
– Я не велел трогать, пока вы не придёте.
– А привратник?
– Никто не входил в ворота. Если он говорит правду.
– Если он говорит правду, - машинально повторяет Меч Истины.
Крупная муха, жужжа, опускается на кровавое месиво. Визарий брезгливо сгоняет её и склоняется над телом. Я вывожу парня прочь из комнаты:
– Приведи жреца или кого там у вас принято. Нужно готовиться к погребению.
Августин беспомощно кивает. У него теперь есть дело, он на время отвлечётся от страшной сцены за этой дверью. А я возвращаюсь к Визарию. Он уже окончил осмотр, вытирает руки тряпкой, очень долго.
– Германец?
– Это слишком странно, Лугий. Человеческие следы должны были остаться. Но их нет. Только волчьи лапы.
– Значит, оборотень. Носит же он волчью шкуру.
– Оборотень в Константинополе?
– Христиане отменили других богов, но наш Бог не перестал существовать от этого!
– Я никогда не встречал оборотней, Лугий, - говорит мой друг.
Я, положим, тоже. И что из того?
*
– Это всё из-за медальона, - уверенно говорит Августин.